Теперь, разламывая счастливые косточки, они загадывали именно это. Они знали, что вечно прятаться в роще Скорби невозможно. Многое предстояло сделать; они лишь начали осуществлять свою мечту, и столько силы было в их надежде, что она могла бы совершить чудо, если бы их не предали.

— Акива, — выдохнула Кэроу, осознав, кто она есть.

За считаные секунды после того, как они разломили счастливую косточку, перед ней промелькнули года. Семнадцать лет назад Мадригал умерла. Дальше — другая жизнь, которая принадлежала и ей тоже. Она — Кэроу, и она — Мадригал. Человек и химера.

Она была фантомом.

Внутри нее кипела работа: быстро слились воедино две памяти, переплелись два сознания.

Посмотрев на хамсы, она поняла замысел Бримстоуна. Вопреки оглашенному Тьяго приговору к уничтожению, он исхитрился и забрал ее душу. Однако жить в своем мире она не могла, и он тайно перенес ее сюда. Как ему удалось извлечь из души память? Жизнь, прожитую Мадригал, он заключил в счастливую косточку и сохранил для нее.

Она вдруг вспомнила, как Изил во время их последней встречи предложил ей детские зубы, а она отказалась, потому что Бримстоун их не берет. «Иногда берет, — ответил Изил. — Один раз точно было дело».

Теперь она поверила.

Фантомы были нужны для битв; их тела создавали из зрелых зубов. Но ее Бримстоун сделал ребенком, человеком, назвал надеждой и подарил целую жизнь, вдали от войны и смерти. Сердце наполнилось нежностью, теплотой, любовью. Он дал ей детство, мир. Желания. Художественный талант. А Исса, и Ясри, и Твига — они всё знали и помогали. Прятали ее. Любили. Скоро она их увидит. И не будет сторониться Бримстоуна, как делала это всегда, побаиваясь его угрюмости и устрашающей внешности. Она бросится к нему с распростертыми объятиями и скажет наконец «спасибо».

Она подняла взгляд от своих ладоней, посмотрела на другое чудо — Акиву. Он все еще стоял у изножья кровати, на которой всего лишь мгновение назад они лежали вместе, и Кэроу поняла, что всеохватность чувств берет начало в другой ее жизни, в другом теле. Она полюбила его дважды. Теперь обе любви переполняли ее так, что это было почти невыносимо. Она смотрела на него сквозь призму слез.

— Ты уцелел, — проговорила она. — Выжил.

Вскочив с кровати, она бросилась к нему, вновь ощутила знакомую твердость тела, его тепло.

Не сразу, но он все-таки крепко обхватил ее руками. Молча обнимал, раскачиваясь вперед-назад. Прижимался губами к макушке, дрожал и плакал.

— Ты уцелел, — повторила она, смеясь сквозь слезы. — Ты жив.

— Я жив, — с трудом прошептал он. — И ты тоже. Я не знал. Все эти годы я думал…

— Мы живы, — изумленно воскликнула Кэроу. Восхищение переполняло ее, и казалось, что их миф воплотился в жизнь. У них был мир; они существовали в нем. Это место, подаренное Бримстоуном, — наполовину ее дом, вторая половина ждала за порталом, на небесах. И обе могли быть в их распоряжении, а разве нет?

— Я видел, как ты умирала, — растерянно сказал Акива. — Кэроу… Мадригал… Любовь моя.

Его глаза, их выражение. Так же он выглядел семнадцать лет назад, стоя на коленях, вынужденный смотреть.

— Я видел, как ты умирала, — повторил он.

— Я знаю. — Она нежно поцеловала его, вспомнив душераздирающий крик. — Я не забыла.

Он тоже помнил.

Палача в капюшоне: монстра. Волка и Воителя, наблюдавших с балкона. И толпу, бешеный топот ног, возмущенный рев и жажду крови. Монстры глумились над взлелеянной Акивой после Буллфинча мечтой о мире. Одна-единственная из них затронула его душу, и он решил, что они все достойны той мечты.

Она стояла в кандалах — единственная; его единственная, со связанными, искореженными крыльями. Вот что делали они со своими. С прекрасной Мадригал, даже теперь не утратившей изящества.

С беспомощным ужасом в глазах он смотрел, как она упала на колени. Положила голову на плаху. «Невозможно!» — кричало сердце Акивы. Как это произошло? Тайная сила, которая была на их стороне, куда она подевалась? Беззащитная шея Мадригал, щека на горячей черной колоде, лезвие, поднятое высоко и готовое упасть…

Чудовищный крик вырвался из него наружу, разодрал все внутри. Он попытался обратить боль в магию, но был слишком слаб. Волк об этом позаботился: даже сейчас рядом с Акивой стояли стражники, направив на него хамсы, которые почти обескровили его. Все же он не оставлял попыток, и толпа загудела, ощутив, как дрогнула земля под ногами. Эшафот качнулся, палачу пришлось сделать шаг, чтобы устоять. Но этого было недостаточно.

От натуги в глазах Акивы полопались сосуды. Он все еще кричал. Пытался.

Сверкнуло падающее лезвие, и Акива повалился вперед, на руки. Он был истерзан, опустошен. Любовь, мир, мечта — все погибло. Надежда, человечность — исчезли.

Осталась лишь жажда возмездия.

Лезвие, огромное и сверкающее как луна, рухнуло на обнаженную шею Мадригал.

Она осознавала, что тело распадается.

Она все еще существовала. Существовала, но не материально. Не хотела видеть, как отлетит голова, но не смотреть не могла. Сначала брякнули о помост рога, затем последовал ужасный шлепок плоти. Рога не дали голове покатиться.

С новой, странной точки обзора она видела все это. Не смотреть не получилось. Глаза — инструмент тела, с избирательным фокусом зрения и веками, которыми их можно прикрыть. Сейчас, без границы из плоти, отделяющей ее от окружавшего воздуха, она видела все. Картинка была неяркой, во всех направлениях сразу, словно все ее существо — один глаз, но с затуманенным зрением. Агора, бурлящая ненавистью толпа. На помосте перед самым эшафотом Акива на коленях рвется к ней, захлебываясь в рыданиях, его крик все еще разрывает воздух.

Под собой она увидела лишь собственное обезглавленное тело. Оно покачнулось в сторону и рухнуло. Телу пришел конец. Мадригал чувствовала себя привязанной к нему. Она знала, что души, прежде чем начать угасать, несколько дней витают рядом с телами. Фантомы, души которых удалось выхватить на грани исчезновения, рассказывали, что их будто бы уносило отливом.

По приказу Тьяго труп оставили гнить на эшафоте под охраной, чтобы никто не пытался забрать душу. Ей было жаль, что с ее телом так обращаются. Пускай Бримстоун называл тела «конвертами», она любила оболочку, в которой жила, и желала бы ей более достойного конца, но поделать ничего не могла. В любом случае, оставаться рядом и наблюдать за разложением она не собиралась. У нее были другие планы.

Замысел родился из брошенного ей намека. Мадригал сомневалась, что его можно осуществить, однако направила всю свою волю, страсть и пыл на исполнение задуманного. Все силы теперь были нацелены на одно, последнее дело: вызволить Акиву из заточения.