Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мы вместе мечтали о том, чтобы мир изменился, — возвысив голос, сказала Мадригал.
Последовало долгое молчание. Бримстоун просто смотрел на нее, и если бы в детстве она не играла с ним в гляделки, то вряд ли выдержала бы такой взгляд. Тем не менее, когда он наконец заговорил, ей отчаянно хотелось сморгнуть.
— И за это, — сказал он, — я должен стыдиться тебя?
Цепкие когти терзавшей Мадригал душевной боли замерли. Казалось, что кровь перестала бежать по жилам. Она не надеялась… Не смела. О чем он? Скажет ли он больше?
Нет. Тяжело вздохнув, он повторил:
— Я не смогу тебя спасти.
— Знаю…
— Ясри передала тебе гостинец.
От холщового узелка, протянутого сквозь прутья решетки, исходил изумительный аромат. Развязав, Мадригал увидела рогалики, которыми Ясри годами потчевала ее в надежде, что она хоть немного поправится. Слезы брызнули из глаз.
Она бережно отодвинула печенье в сторону.
— Не могу, — прошептала она. — Только передай, что я съела.
— Ладно.
— А… Иссе с Твигой… — Горло сдавил ком. — Скажи им…
Снова пришлось прижать к губам кулак. Она едва сдерживалась. Почему присутствие Бримстоуна так на нее действовало? До его появления ее обуревала ярость.
Не дослушав, он сказал:
— Они знают, дитя. Они все знают. И тоже не стыдятся тебя.
Тоже.
Мадригал залилась слезами. Приникла к решеткам, опустила голову и плакала, а когда почувствовала на затылке его руку, разрыдалась еще сильнее.
Кроме Бримстоуна, спасшего самого Воителя, ни единая душа не смела нарушить запрет Тьяго на свидания с ней. Бримстоун обладал властью, но даже он не мог отменить приговор. Слишком тяжкое преступление совершила она, слишком явной оказалась ее вина.
Выплакавшись, Мадригал ощутила пустоту… и легкость, словно соль непролитых слез отравляла ее. Она оперлась на решетку. С другой стороны Бримстоун присел на корточках. Зачирикал Кишмиш, и в его щебете Мадригал узнала привычное задорное попрошайничество. Раскрошив кусочек печенья, она принялась кормить его.
— Пикник за решеткой, — сказала она и попыталась улыбнуться, но улыбка тут же погасла.
Они услышали его одновременно — душераздирающий крик, от которого Мадригал сжалась в комок, уткнула лицо в колени, закрыла ладонями уши, погрузившись в темноту, тишину, отрицание. Не помогло. Крик успел проникнуть в голову, и даже когда сам он оборвался, эхо все еще звенело внутри.
— Кто пойдет первым? — спросила она.
Бримстоун понял.
— Ты. Серафим будет смотреть.
Минуту она отчужденно молчала, а потом произнесла:
— Я думала, он сделает наоборот. Заставит смотреть меня.
— Мне кажется, — нерешительно сказал Бримстоун, — он еще не разобрался с ним.
У Мадригал вырвался стон. До каких пор? До каких пор Тьяго будет его истязать?
— Помнишь счастливую косточку? — спросила она Бримстоуна.
— Помню.
— Я все-таки загадала желание. Или… надежду, ведь никакого волшебства нет.
— Надежда и есть волшебство, дитя.
Перед глазами один за другим промелькнули образы. Лучистая улыбка Акивы… Обессиленный Акива, его кровь стекает в святой источник… Солдаты вышвыривают их из храма… Храм полыхает, деревья в роще Скорби охватывает огонь, как и живущих среди их ветвей эвангелин…
Мадригал достала из кармана счастливую косточку, которую принесла в рощу в тот последний раз. Они не успели ее разломить.
— Вот. — Она протянула косточку Бримстоуну. — Возьми, растопчи и выбрось. Надежды нет.
— Если бы я так думал, — возразил Бримстоун, — сейчас меня бы здесь не было.
О чем он?
— Чем я занимаюсь, дитя, изо дня в день, как не борюсь с неодолимой мощью прилива? Волна за волной идет на берег, и каждая захватывает все больше песка. Мы не выиграем, Мадригал. Нам не по силам одолеть серафимов.
— Что? Но…
— Мы не можем победить в этой войне. Я всегда это знал. Они слишком сильны. Мы так долго держались лишь потому, что сожгли библиотеку.
— Библиотеку?
— В Астрэ. Архив их магов. Эти глупцы хранили все тексты в одном месте. Они так ревниво оберегали свою власть, что не позволяли их копировать. Не хотели делиться знаниями и брали в ученики лишь тех, кого могли контролировать и держать при себе. Это было их первой ошибкой — сосредоточить все свое могущество в одном месте.
Мадригал увлеченно слушала. Чтобы Бримстоун когда-нибудь ей такое поведал! Историю. Тайны. Боясь нарушить очарование, она спросила:
— А в чем вторая ошибка?
— Они забыли, что нас следует бояться.
Он помолчал. Кишмиш перепрыгивал с одного рога на другой.
— Им необходимо было верить в то, что мы животные, чтобы оправдать свое к нам отношение.
— Как к рабам, — прошептала она, словно услышав голос Иссы.
— Нас поработили для боли. Мы были источником их могущества.
— Пытки…
— Они уверили самих себя, что мы покорные твари, будто этим можно оправдаться. В их застенках томились пять тысяч тварей, вовсе не бессловесных, но они продолжали верить в свою выдумку. Нас не боялись, поэтому все оказалось просто.
— Что оказалось просто?
— Уничтожить их. Половина охранников даже не понимали нашего языка. Беспечные, они считали, что мы лишь рычим и воем от боли. Мы убили этих глупцов и сожгли все вокруг. Без магии серафимы потеряли превосходство и за все эти годы так и не вернули его. Но это все равно произойдет, даже без библиотеки. Твой серафим доказал, что утерянное они открывают заново.
— Но… Нет. Магия Акивы, она не… — Мадригал вспомнила живую шаль. — Он бы никогда не использовал ее как оружие. Он хотел только мира.
— С помощью магии мира не добьешься. Слишком высока цена. Я продолжаю использовать ее, ведя души от смерти к смерти, только лишь в надежде, что нам удастся сохранить жизнь до тех пор, пока… не изменится мир.
Ее слова.
Он откашлялся. Это прозвучало как шуршание гравия. Неужели он хотел сказать, что…
— Я тоже об этом мечтал, дитя.
Мадригал не сводила с него взгляда.
— Магия не спасет. Понадобится такая мощь, что расплата нас уничтожит. Остается только… надежда. — Он все еще держал в руках счастливую косточку. — Ей не нужны символы — она живет в сердце, больше нигде. А в твоем сердце, дитя, она была самой сильной.
Бримстоун положил косточку в нагрудный карман, поднялся и повернулся спиной. Сердце Мадригал сжалось при мысли, что сейчас он оставит ее одну.