— У меня алиби — улетел в Берлин. Рейс перенес на утро.

— Что-то ты зачастил, доктор.

— Платят, сволочи. Завтра одним днем пять операций.

— Опоздаешь. А как же страдающие головой богатые немецкие граждане?

— Ничего, до обеда потерпят. Вот поворот, Ленка… все привыкнуть не могу. Евро видела почем? С новым курсом я богатый чувак. Кто б сказал, когда в институт поступали, а, Елена Ендреевна?

— А мне, Вячеслав Дмитриевич, вообще кажется… если за мечтой, но только за настоящей, не придуманной — то обязательно копеечка найдется.

В машине доктора Сухарева мне стало еще хуже, потому что за много лет его навыки вождения так и не улучшились. Машина передвигалась неровным резкими толчками, а от этого страшно кружилась голова и тошнота подкатывала на каждом светофоре. Целых полтора часа мучений, и наконец доехали — в нос ударил морозный воздух, облегчение и мысли о целой ночи вместе.

Все повторилось, как много-много лет назад — с высокой температурой, в Славкиной рубашке, нескончаемый чай с лимоном. Тело горело, и каждое прикосновение отзывалось в десятки раз сильнее. Целый час просидели в ванне, потом около двенадцати завалились смотреть кино — так же, как и тогда, на старой съемной квартире. Только теперь вместо «Зеленой мили» — «Дорога ярости». Длинная-предлинная дорога, на которой каждый день происходит сражение с собственной тенью. Хотя если вдуматься, все это эксклюзивно для неспокойных и ищущих. У таких людей смысл жизни — перевернуть мир вверх тормашками; или хотя бы просто — понять, зачем живут.

Кино закончилось одновременно с действием жаропонижающего, меня снова зазнобило и захотелось спать. Славка сходил на кухню за последней чашкой чая, вернулся и сел на пол между диваном и теликом. Полминуты в тишине; доктор Сухарев сосредоточенно размешивал столетний мед, а потом повернулся ко мне:

— Тошно без Костика.

— Он где-то тут. Даже могу привести аргументацию.

Славка раздраженно махнул рукой:

— Слышь, мать, ты с какого момента стала в загробную жизнь верить?

— Я ничего такого не говорила. Но за шкафом точно что-то есть, Вячеслав Дмитриевич. Разве у тебя в детстве под кроватью никто не жил?

— За шкафом?.. Никого там нет. Если завтра мне или тебе лоботомию сделать — личности не останется. Или кровоизлияние в лобную долю — как раз в нужном месте. Хлоп, и человека нет. Хоть ты десять часов ковыряйся — будет писа`ть, какать, и на этом все. Вот тебе и душа. Получается, одни только нейроны. Кстати, в Штатах нейрохирурги недавно прикололись — развесили на стенах операционной всякие там дурацкие плакаты, буквами с полметра. Типа «Хайль Гитлер» или «Говно не тонет». Короче, потом у кого была клиническая смерть — стали спрашивать, что да как, что видел, что было. Ну, тут все как один — вас видели, себя видели, и сестер, и анестезиолога, и как оперировали меня, как реанимировали; летали под потолком и смотрели. Кто во что горазд, сама понимаешь. Только про плакаты на стенах никто ничего не сказал. Вот так вот.

— Обидно, Вячеслав Дмитриевич.

— А что так кратко-то, Елена Андреевна? Я думал, теперь поподробнее про свои галюники расскажешь. Про ночные хождения… еще про Костин рак. Что молчишь? Разве еще с кем сможешь говорить об этом?

— А что говорить? Ты сам все сказал. Только про загробную жизнь и про душу все равно вопрос. Может, не душа, а поток информации между людьми, между временем, чего еще в учебниках по физике нет?

Славка вырвал из моих рук недопитую чашку.

— Слушай, я вообще не про это хотел говорить. Я про то, что мне уже сорок с копейками, жизнь одна, второй не будет. Костик вон взял и заболел, а потом помер. Какая теперь разница, как ты это увидела. Потом все равно расскажешь, а я послушаю. Решай, Лена, прошу.

— Слава, дай мне пару недель, я соберусь, обещаю.

Славка завалился рядом, сгреб меня в охапку и через пять минут уже спал. Я лежала с открытыми глазами и слушала спокойное дыхание. Маленькая комната, как застывший кадр из черно-белого кино; предметы повисли в пространстве; трехмерная перспектива уходит за окно, поверх старых питерских крыш, далеко и не зная предела. Рядом осталась только Славкина рука на одеяле; будто карандашный набросок великого Микеланджело, совершенное творение, несравнимое по красоте даже с женским телом. Сердце стучало прямо в ушах, глаза потихоньку закрывались. Жаль, не приснится ничего путного. Никто не придет, не подскажет и не поможет.

Утром пришлось вставать около пяти часов; Славка быстро собрался, вызвал такси и на прощание обозначил план работ.

— Лен, на той неделе конференция в Лосево, очередные япошки, фарма. На пятницу и субботу. Я попрошу прислать тебе приглашение. Ну и… вдруг получится с Ефимовым переговорить. Я надеюсь.

Вызвал мне вторую машину и оставил денег на такси. Полдороги я просидела в слезах, со второй половины начался ад — снова резко поднялась температура. Головная боль и сильный озноб; кости крутило, мысли путались, в голове прыгали картинки предстоящего разговора с Сережей.

Такой мужчина, как ты, имеет право на любовь самой преданной женщины. Имеет право на честность. Я ничего тебе не дала, только забирала, постоянно забирала в свой коробок. Я разрушаю твою жизнь; прежде всего — я недостойна твоей заботы, не достойна жить рядом с тобой. Мне нет прощения, да я и не прошу. Я просто хочу наконец-то смыть грязь с твоего имени. Я уволюсь и больше никогда не появлюсь на твоем пути. Прости меня, хотя я даже не представляю, как можно простить все это.

Я видела перед собой лицо Сергея Валентиновича, всегда спокойный взгляд; и даже не могла предположить, какой будет реакция. Только теперь осознала, за все эти годы в нашем доме ни разу не случилось сцены, хоть немного похожей на громкий конфликт.

До квартиры плелась из последних сил, по спине текли реки, голова раскалывалась. Тихо, шторы задернуты; даже кошка предала нас и уехала жить к Катерине.

Интересно все-таки, за все время совместной жизни мы так и не сделали ни одной общей фотографии; в домашнем компьютере — Барселона, Катька, Египет, Иркина Финка… только на столе у Сергея — единственное фото в рамочке; его дети, двое симпатичных пацанов. Ничего общего так и не родилось на свет; так и не появился человек, который соединил бы нас, нашу кровь, наши тела и дал бы повод стать настоящим целым.

А ведь вы столько раз отказывали мне, Сергей Валентинович. Вместо ребенка у нас квартира в Испании, три машины, тряпки, деньги, очередное кольцо с бриллиантами на Новый год. Сейчас сяду на кушетку в прихожей, выключу свет, завернусь в старое покрывало и буду ждать.

Скорой развязки не произошло — на календаре суббота, и если бы вчера Елена Андреевна прочитала эсэмэс от мужа, то ждала бы его возвращения только завтра утром.

Просто так, на волне вчерашних эмоций не получится, дорогая моя. Быстро не дождетесь. Ничего, вы заслужили, Елена Андреевна; тащите мешки с камнями, ваша Голгофа еще на целых двадцать четыре часа.