Отец раскаивался, так как знал, что он поступил несправедливо по отношению и ко мне, и к Дилану, но в искупление своей вины пошел лишь на одну уступку: позволил Дилану вернуться к нам при условии, что тот, когда поправится, сразу устроится на работу.

Сидя в пробке на мосту Харбор-бридж, я пытаюсь найти объяснение тому, почему я ему читала, а не он – сам себе. Наверно, была какая-то причина, но я ее не помню. Как бы то ни было, я читала ему всю весну и все лето, пока он постепенно исцелялся.

По крайней мере, физически. Его психологическое состояние оставляло желать лучшего. Он мало разговаривал и горстями пил таблетки – в ту пору про опиоидный кризис никто и слыхом не слыхивал, и врачи направо и налево выписывали «Викодин» и «Перкоцет».

То лето выдалось жарким. Кондиционеров у нас не было, и я пыталась уговорить Дилана спуститься вниз и немного позагорать на площадке перед домом, с которой открывался вид на океан.

– Ты бледен, как привидение, – дразнила его я.

Он в ответ лишь пожимал плечами.

Поскольку стояло лето, я занималась серфингом и тусовалась с друзьями на пляже, что находился дальше по дороге от нашей бухты. Скоро мне исполнялось пятнадцать, я расцвела и выглядела чертовски сексуально. И знала это. Мои волосы отросли до ягодиц, и, когда я их распускала, белокурые волны на фоне моей смуглой от загара кожи, зачаровывали парней. А еще их сводило с ума то, что на серфе я могла обставить почти любого из них. Не так, как Кит, конечно. В искусстве покорения волн она превосходила меня, даром, что была на два года моложе. Рослая и широкобедрая, на милашку она не тянула, но ее физические данные вкупе с умением балансировать на доске завоевали ей уважение среди парней, признававших ее первенство на волнах.

В этом, по большому счету, я сестре не завидовала. Пусть она слыла более искусным серфером, зато во всем остальном королевой была я. Могла заполучить любого парня, какого пожелаю, даже если он был старше, лет восемнадцати. По ночам на пляже, покуривая травку и приучаясь нюхать кокаин в компании местных бездельников, я заодно освоила массу ухищрений по ублажению парней. Руками, ртом. Я позволяла снимать с меня топы, но никто не смел прикасаться к тому, что находилось ниже. Мне нравилось целоваться, и я целовалась много, балдея от возбуждения и упиваясь ощущением собственной власти.

До конца я никогда не шла, и потому не считала свое поведение зазорным. Я была юна. Жила на берегу океана. Каталась по волнам, тусовалась, развлекалась с парнями. А чем еще можно было заниматься?

У Кит были другие интересы. Травмы Дилана, прошлые и настоящие, пробудили в ней интерес к анатомии, к медицине, и она записалась в какой-то лагерь для ботанов в Лос-Анджелесе, подала заявку, и ее, естественно, приняли. Мне пришлось на время отказаться от тусовок, потому что родители тоже на две недели уехали на какую-то конференцию рестораторов, которая проводилась на Гавайях. Они устроили себе второй медовый месяц – по моим подсчетам, уже пятый, а то и двадцатый. Мама с папой постоянно остервенело ссорились, а потом мирились.

На этот раз Дилана оставили на мое попечение. Поначалу я злилась. С ним было скучно до ужаса. Даже когда я читала ему главы с описанием эротических сцен, он не поглядывал на меня и вообще никак не реагировал, лишь безучастно смотрел в окно.

Но прежде Дилан всегда заботился о нас с Кит, и я не могла допустить, чтобы он в одиночестве провалялся в своей комнате целых две недели. В первые дни я все пыталась выманить его из постели, заставить сойти вниз, но он передвигался на костылях только на верхнем этаже. С тех пор, как вернулся домой, он еще ни разу не спускался вниз.

Я приносила ему наверх еду. Убирала за ним грязную посуду. Давала ему чистую одежду. Лекарства. Помогала принять душ.

– Да вымой ты голову хоть раз. Волосы как засранная пакля, – орала я.

На четвертый день мне все это уже надоело до чертиков. Вечерело. Было жарко.

– Дилан, давай-ка, поднимай с постели свою задницу, пойдем на улицу.

– Иди, – отвечал он. – Мне и здесь хорошо.

Я закатила глаза.

– Ну что за бред?! Что с тобой, черт побери?!

Его серебристо-синие глаза блестели в сумеречном свете.

– Ты не поймешь, Кузнечик.

– Это почему же? Или, по-твоему, ты единственный на всем белом свете, кому доводилось страдать?

Дилан резко повернул голову.

– Нет! – Он взял меня за руку, и я ее не отдернула. – Просто я чертовски устал.

– От чего?

Он закрыл глаза. Ресницы отбрасывали длинные тени на его широкие скулы. Раны на губах затянулись, и в мягком вечернем освещении они приобрели розовый оттенок. Он был похож на эльфа, забредшего в чужую страну. При мысли о том, что он и в самом деле мог погибнуть, у меня заныло в груди. Поддавшись безумному порыву, я наклонилась и приникла в поцелуе к его прекрасным губам.

Непередаваемое ощущение. Губы зажужжали, каждый нерв в теле зазвенел, и какое-то время – с минуту, может, две, точно не скажу – он отвечал, как будто машинально или потому что был в улете, а может, по обеим причинам. Для меня это не имело значения. Едва его губы раскрылись и наши языки соприкоснулись, мое тело воспламенилось; я думала, что потеряю сознание от этого поцелуя.

Он оттолкнул меня.

– Джози. Прекрати. Нет.

Красная, как помидор, я отскочила от него. Перекинула через плечо волосы.

– Просто хотела тебя растормошить. – Я выпустила его руку. – Хватит придуриваться, чувак. Жду тебя внизу, – заявила я, схватив с комода его болеутоляющие таблетки.

Он терпел два дня, а потом все же не выдержал и, бранясь от злости, сполз с лестницы на заднице. С распущенными волосами и в одних трусах: из-за переломанной ноги ему даже короткие шорты с разрезами трудно было натянуть.

– Дай мне мои гребаные таблетки.

Улыбаясь, я подошла к Дилану и бросила лекарство ему в руки.

– Может, воды хочешь попить? Или поесть что-нибудь?

После этого он наконец-то начал выходить из депрессии. Спускался вниз поиграть в карты за столом. Пару раз его навещали друзья. Они приносили с собой ром и сильную травку – бутоны конопли, покрытые кристаллами ТГК[39] так густо, что казалось, будто они обсыпаны алмазной крошкой. Я уже после второй затяжки ног под собой не чуяла.

Может, Дилан и не замечал, что я заметно повзрослела, однако его друзья оказались более наблюдательными. Один поцеловал меня в коридоре, когда мы все напились рому и так сильно обкурились, что я двух слов внятно произнести не могла. Оттолкнула его, качая головой. Ему было за двадцать, на груди уже пушилась довольно густая поросль. Я была абсолютно уверена, что одними поцелуями от него не отделаюсь.