– Те-е-е… мно, гос… подин… Господин мой… страшно… Из ока… Из ока те-е… чет кро… кро… кровавая роса… те-е-ечь бу… бу… будет. Самоядь… кри… воустая…

2

– Он поднимется из могилы и придет, – сказал Зорян, старейший волхв в здешних местах, поднимаясь от тела Берната, обставленного уже слезницами и мисками с обетами. – Он вернется по наши души, станет выть в Туре так, что мы все затанцуем в хороводах. До вечера превратится в вечного визгуна. Должно быть, родился он с двойными зубами, если уж приметил его Волост и не дано ему вечного покоя в Навии. Вот, – он начертил что-то в воздухе и произнес как заклинание:

Волхв, хотя не был в роще или на капище, пахнул лесом, мокрой листвой и влагой. Укрытый бурым плащом из ворсистой шерсти, он казался большим медведем или волком, лишь волей случая вышедшим из пущи.

– Взойдет на башню или на колокольню. Голос его вскружит головы людям. Сын убьет отца железом, брат брату отрубит руки топором. Мать сожжет детей в сундуке, дитя вырвет глаза пестуну. Это столь же точно, как то, что небосвод вращает Великий Конь, а мир – соткали предвечные змии из чешуи, костей и крови, как прядется шерсть зимними вечерами.

– Во имя всех богов, спаси нас, – простонал Дрогош. – Не обо мне речь, но о нем, – он махнул на Грифина, который с тупым видом заглядывал в слезницу. – Дядьки отберут у него наследство. Уже сейчас говорят, что сын Берната одержим степным бесом. Ублюдок, зачатый, когда давным-давно зимовали тут хунгуры. Не говорит человеческим голосом, уродлив с лица. А значит – он не от Берната. В лес его отдать. А когда узнают, что отец его станет вещать, то созовут село и… – он бессильно развел руками.

– Ты должен похоронить Берната сегодня. И погубить тело бесповоротно.

– Отдать его Мокоши без тризны и пира? Без оплакивания и ночного сидения? Дядьки что-нибудь заподозрят.

– Ну, если хочешь дождаться Пустой Ночи, а наутро – пустого села, тогда жди. Будет разрушенная усадьба, в которой ты тогда станешь истинным господином.

– Нельзя ли как-то это… скрыть? Чтобы он не говорил? Никто еще не знает, только я, ты и моя Мила.

– Отруби ему голову или свяжи за спиной руки – он замолчит. Но только до времени.

– Когда приедут его братья, то захотят взглянуть на тело! Узнают все по ранам. Волхв, посоветуй что-нибудь, спаси меня! Я не стану скупиться на денарии. Отчего это с ним случилось?! Нельзя ли его… изменить?

– У богов ничего не делается без причины и вины. Какое же преступление совершил Бернат, что превращается в вещуна? Один Трибог это знает, потому как смотрит во все стороны света. Я же могу только догадываться. При жизни он правил сурово, бил дочек, тебя, невольников, брал их жен. Кланялся только Грому. Странно ли, что он жаждет править нами и после смерти? Он, должно быть, совершил что-то страшное. Помог умереть отцу? Родичу? Ты мог бы исправить зло, чтоб его душа получила покой. Но на это нет времени. Послушай! Он просыпается!

Дрогош почувствовал, как его волосы встают дыбом. Когда он приблизил ухо к телу, то услышал – или, скорее, почувствовал, – голос. Все еще тихий, хриплый, был тот сильнее, чем утром. Вверчивался в голову, проникал в душу и тело, хотя умерший не шевелил губами.

– Да-ай мне силы, госпо-о-оди… чтобы я убива-а-ал си-и-ильно… Когда я бил Дра-а-ажка, до крови… кнутом… жену он мне да-а-ал… я взял… на гумно потянул, кровь на лоне… А он сам мне ее давал. Хотел жребия.

– Хочешь слушать дальше?

Дрогош стиснул кулаки, кровь отлила у него от лица.

– Ты врешь! – кинулся он к мертвому телу. – Врешь, проклятый потрох! В этом не было моей воли!

Уста Берната сжались, а глаза зажмурились, проступили под ними темные пятна. Что-то тихонько щелкнуло, будто кости и сухожилия растягивались на ложе.

– Ты прав, нечего ждать. Убьем его раз и навсегда, – простонал Дрогош. – До конца света. Сделаешь?

– Мудрые слова. Сделаю, но не задаром, мой будущий… володарь. Даю тебе, чтобы ты мне дал, как говорят боги.

– Какой же хочешь платы?

– Я не диакон, чтобы брать дань. Я спасу имение, чтоб ты помог мне иначе.

– Как?

– Придет день, когда тут снова появится священник, инок или пустынник. Придет сам-один, на худых ногах, во власянице. Это будет знак, что мир леса уходит. За ним вернутся лендичи, сожгут святые деревья, устроят новую охоту. Из идолов богов сложат костер во славу единого Ессы. Найдут и уничтожат храмы, вырубят святые рощи, а вас превратят в рабов от плуга и сохи. Там, где ныне ходят святые звери, поставят они замки, грады и палации. Тогда, Дрогош, мне понадобятся такие как ты, как нынче я нужен тебе! Они уже сильны, уже собираются к бою, потому что хунгуры разделены и слабы. Лендия возрождается после Рябого поля.

Дрогош молчал. Почувствовал, что Знак Копья, которого он не показал волхву, тянет его вниз, словно камень. Услышал собственные деревянные слова:

– По… помогу тебе. Клянусь в том и приношу присягу.

– Хорошо. Я уничтожу для тебя вещуна.

– Как?

Зорян достал из-за пояса большой железный гвоздь. Со стуком положил его на лавку.

– Стрыгону достаточно вбить такой в сердце или голову. Отрубить башку топором. Но для вещего – это ничто. Вервие сгниет в могиле, земля вымоется, гвоздь кто-то да вытащит, голова может прирасти вновь. Мы свяжем ему руки и сожжем на огнище.

– А если узнает диакон…

– А у вас тут есть такой?

– Был перед приходом хунгуров. Потом в сборе обитали лишь птицы. И звери.

– Значит, никто и не узнает. Ничего не говори слугам, не рассказывай об изменении. Ты – наш пестун, господин и владыка. Как и хотел старик.

Дрогош встал, но как раз в этот миг перед дворищем застучали конские копыта, раздались какие-то голоса.

– Приехал Преслав из Жданца и остальные дядья, – простонал Дрогош. – Слишком долго мы говорили!

– Слетаются вороны на трупы! Ступай, я останусь сторожить при мертвом.

3

Но это был не Преслав. Перед двором стояли вооруженные люди. Четверо, словно каменные статуи. Во главе – человек на коне благородных статей, что выделялся бы меж селянских кляч. Конечно, не был это стройный, большеглазый скакун королевской линии кухайланов или румельцев, был это гордый шренявит. Жеребчик, каурый, но обсыпанный сединой, с сухой, округлой головой, с лебединой шеей. С сильным крупом, на котором мышцы сходились в треугольник, с круглыми копытами. В седле сидел мужчина. Высокий, худой, с подбритыми висками – словно кто-то надел ему на голову котелок. Еще молодой. В кольчужном доспехе, с наброшенной на грудь красной сюркоттой. На ней, как и на миндалевидном щите, виднелся герб: вьющаяся лента, вышитая серебристой нитью на красном поле. Дрогош узнал герб: Дружица. На бедрах у сидящего – сегментированный пояс, будто бы из змеиной чешуи. Рыцарь, понял пестун. Он склонился в поклоне, потому что чувствовал себя неуверенно и… что тут долго говорить – бедно рядом с тяжеловооруженным и достойным пришлецом.