— Ничего и не обычные! — печально вздохнула Анка.

— Я видел с ними третьего. Тот седой, он-то точно — обычный. Это твой отец?

— Мой отец погиб … — Она закусила губу и отвернулась, но я видел, что собирается заплакать.

— Извини.

— Ничего, я уже почти привыкла. Семен Давыдович — он доктор, хирург. Он профессора оперировал, но до конца спасти не смог. Они меня в гостинице оставили, пока Харченко лечат, но там так скучно сидеть, и Мария привезла меня сюда, погулять…

— Так ты совсем одна? — По-моему, я спросил чересчур поспешно. Мне показалось вдруг, что будет здорово, если она никуда не торопится и мы сможем поболтать подольше. Просто поболтать. Ничего такого я не подумал, хотя не такая уж она оказалась толстая, просто одета слишком тепло. Пожалуй, даже почти красивая. Я вдруг подумал, что было бы здорово, если бы она пожила в деревне подольше. За три года я научился различать русские диалекты: Анка произносила фразы и слова не так, как сибиряки. Русский язык поначалу казался мне неприступной глыбой, не верилось, что смогу освоиться…

— Они полетели искать… — девочка замолкла с таким видом, будто чуть не выболтала страшную военную тайну. Мне стало немножко смешно, но не хотелось ее обидеть.

— Я слышал, кого они ищут, — осторожно признался я. — А ты постоянно с ними живешь? И летаешь вместе? У тебя есть родные?

— Ты что думаешь, я — бомжиха?! — обиделась Анка. — У меня мама есть и брат. Но так вышло, что брат потерялся…

— Ты ведь не Фэйри? — на всякий случай удостоверился я. Хотя и так было ясно, что она самая обычная. Но в чем-то, пожалуй, необычная. Большие такие грустные ресницы в сплошной опушке из инея и длинные-предлинные русые волосы, почти как у моей мамы. Несмотря на то что она была очень крепкая, меня это не оттолкнуло. И запах не оттолкнул, хотя от нее пахло совершенно не так, как от наших. Странно, очень странно. Я вдруг подумал, что за четыре года не встречал близко ни одной девчонки, кроме тех, что жили здесь. Кроме дочерей дяди Сани.

Я сразу обратил внимание на ее руки, еще когда она кормила собак. Широкие в кисти и грубые толстые пальцы в мозолях. В то же время, одета она была совсем не так, как одеваются местные русские Фэйри. Дорогие заграничные шмотки, меховая парка, канадские унты. Жаль, что сейчас зима, было бы здорово взглянуть на нее без этой толстой куртки…

— А ты ведь тоже не отсюда! — заметила она, все еще отворачивая лицо. — Говоришь не так.

— Мы всей семьей прилетели сюда из Британии, — Я нагнулся и отнял у Бурана кость, которую он до этого отобрал у более слабой Алиски. Буран вел себя невероятно нагло, и пришлось ему слегка надавать по ушам.

— Это твои собаки? — спросила девочка.

— Нет, собаки общие.

— Опасно трогать собак, когда они кушают! — назидательно сообщила она. — Могут укусить.

Я удивился.

— Собака, если не бешеная, никогда не укусит Фэйри.

— А ты хорошо говоришь по-русски! — похвалила Анка. И тут же невпопад добавила. — Бы все очень тонкие.

— Ну нет! — рассмеялся я. — Это вы слишком широкие.

Тут мы рассмеялись вместе, и я подумал, что очень рад новому знакомству. Несмотря на то что мне не стоит общаться с обычными. Так говорит мама, и я знаю, что она права. От дружбы с обычными ничего путного ждать не приходится. Но в этой девчонке было что-то такое, что-то очень доброе. Джина, например, совсем не такая. Она слишком рассудительная, слишком быстро взрослеет. Она знает, что взрослые ею гордятся, потому что она помнит традиции. И те две подружки, с которыми я вместе учился, тоже другие. Они настоящие Фэйри, мы вместе поем, и я знаю, что дядя Григорий хочет меня потом женить на старшей, и мама не против. Они хорошие, они свои, но с ними мне никогда не было так интересно…

— Первый год я плохо понимал язык, — признался я. — Тяжело было. Но у нас есть древние языки, на которых сложены песни.

— Я слышала. Вчера вечером. Очень красиво, только я ничего не поняла.

— Я сам не все понимаю.

— Как же ты поешь и не понимаешь?!

— Не обязательно понимать слова. Главное, что мы вместе танцуем и вяжем покрывало силы. Взрослые составляют двойной или тройной сложный хоровод. Особенно долго мы танцуем в дни полной луны. А когда наступает равноденствие, праздники могут продолжаться две или три ночи, пока мы не споем все песни. Хотя слова всех песен до конца не помнит никто, покрывало силы вяжется тем лучше, чем больше народу участвует…

— Что это за ерунда такая? Ты смеешься надо мной? Не бывает такого покрывала.

— У нас бывает.

— Мы тоже в поселке собирались и пели… — Неожиданно она вспомнила что-то грустное. — Но у нас поют только женщины, а у вас и мужики…

— Без мужчин нельзя, — улыбнулся я. Мне, до невозможности сильно, захотелось дотронуться до ее румяной щеки или хотя бы подержать за руку. Отец наверняка бы рассердился, узнав об этом. К счастью, он был далеко и не мог меня услышать… — Без мужчин нельзя. Мужчины вплетают синие и серые нити в покрывало, это нити отваги и слуха…

— А женщины?

— По-разному. Те, кто уже матери, вплетают оранжевые нити плодовитости и зеленые… Не знаю, как поточнее перевести на русский. Как бы единства со всем зеленым на планете…

— А зачем вам это? Ну, я понимаю, когда свадьба или праздник какой. Зачем разучивать столько песен и фигур в хороводах?

— А разве жизнь подарена духами священных Холмов только затем, чтобы набивать брюхо мясом? — ответил я ей словами дяди Эвальда. — Однако, извини. К тебе это не относится.

— Ты считаешь, что я такая дура, да? Я, между прочим, на отлично учусь, и все хозяйство на мне. Понятно? И в медицинский институт буду поступать, вот так! Так что мне хороводы водить особо некогда. Чего смеешься?

— Я не смеюсь. У моего папы два высших образования, но это не мешает ему петь и говорить с лесом, и еще многое. Он знает очень много ритуалов, гораздо больше, чем люди Григория. Но меня учили, что благо не в образовании.

— Так ты веришь в Бога?

— Это вы верите в единого Бога. Наш народ знает, что есть духи, которые сопровождают и оберегают нас всю жизнь.

— И что же говорят ваши духи? — хитро улыбнулась она.

— Они не говорят. Они помогают жить так, чтобы никому не причинять вреда. Поэтому нас и звали когда-то Добрыми Соседями. Вы верите в доброго Бога, но он не мешает вам быть жестокими. Иногда, конечно, и нам приходится допускать жестокость… — Я решил сменить тему. — Тебе сколько лет?

— Летом будет четырнадцать. А тебе?

— В мае пятнадцать.

— Вы сговорились, что ли? Там, где я ночую, у дяди Сани, тоже в мае. И у жены его…

— Но все Добрые Соседи рождаются в апреле и мае! — Впервые мне пришло в голову, что, возможно, не следует быть с ней настолько откровенным. Она ведь чужая, совсем чужая, и непонятно как попала в деревню. Но внутри у нее, кроме грусти, было много тепла и доброты… — Ты, наверное, не знаешь, что наши мужчины и женщины могут заводить детей только два месяца в году?