Оставшуюся часть того необычайно жаркого лета меня зачастую обуревали противоречивые чувства. С одной стороны, я наслаждался близостью Екатерины, моей молодой жены, ее красотой и необузданной страстностью. Она говорила такие вещи, которые я совсем не ожидал услышать от женщины. «Прошлой ночью я мечтала лишь о том, как пронзит меня ваше мужское копье, — к примеру, признавалась она, — воспоминания и ожидания так захватили меня, что я не смогла уснуть». Или: «Ваши движения столь соблазнительны, что наводят меня на греховные мысли в самые неподходящие моменты. И сегодня, беседуя с французским послом, я думала лишь о том, как мы с вами сливались в экстазе прошлой ночью». В итоге, встречаясь после ее слов с Кастильоном, французским послом, я сам невольно вспоминал полночные восторги Екатерины.

С другой стороны, с удручающим постоянством равнодушно и бесчувственно она омрачала важные для меня моменты пошлыми шутками. Если я говорил: «С вами я впервые познал безмерную глубину наслаждений», она с игривой небрежностью отвечала: «А как же Екатерина Арагонская, моя кузина Болейн и королева Джейн?.. Ведь они подарили вам принцессу Марию, принцессу Елизавету и принца Эдуарда». Улыбка. Смех. Если я описывал, как пылко люблю ее, она в ответ бормотала: «Нами завладела плотская страсть, Генрих, чистое сладострастие. По-моему, ради нее и существует любовь». И заливисто смеялась. А потом говорила: «Вы часто любили с такой пылкостью?» На лице Екатерины при этом играла самодовольная ухмылка. А чего стоят неизменные вопросы о том, что я думаю о ее манерах, словах, внешности! Моя супруга никогда не уставала слушать комплименты. Однажды, случайно застав меня за сочинением музыки для верджинела, она спросила: «Вы сочиняете мелодию, посвященную нашей любви?» Ей казалось вполне естественным, что она должна быть моей музой, страстью и навязчивой идеей. Молодая королева не считала творческие порывы чудесным, высшим даром. Она требовала стихов и песен, полагая, что это ее трофеи, и гордилась ими, подобно охотнику, украсившему головами оленей и вепрей свою гостиную (такая комната была в доме, где мы отметили нашу свадьбу).

Я напоминал себе, что она еще ребенок. Дети распаковывают свои подарки немедленно. Понимая женские слабости, я все-таки ожидал от нее большего. Или меньшего… Мне не нравилось ее вызывающее поведение и самоуверенность. Однако я жаждал ее поцелуев и исступленной страсти. Жаждал ее молодой и нежной плоти. До конца лета мы путешествовали по загородным резиденциям, и из Оутлендза перебрались в нортгемптонширский Графтон. Жаркая погода могла вызвать бедственные последствия для всего королевства. Засуха: одно это слово уже наводило на библейские аналогии.

Обычно Господь насылал ее, желая наказать или предостеречь людей. Но меня это не тревожило. Разве не полны мои закрома? Возможно, нам просто дарована передышка от трудов праведных. Я больше не думал исключительно о грехах и наказаниях, ибо через собственные терзания пришел к пониманию грандиозного и непредсказуемого промысла Господня. И в дерзости своей решил обратить летнюю засуху себе на пользу: просто насладиться теплым золотым летом наедине с новобрачной.

Восьмого числа, в конце первой недели августа, согласно моему приказу, на воскресных мессах возвестили о новой королеве Екатерине и призвали прихожан молиться о ее здравии. Таким образом, народ повсеместно узнал о моем новом браке: не от герольдов или иноземных послов, а просто от проповедников с церковной кафедры.

Никто не покидал богослужений, никто не сравнивал меня с царем Ахавом или с Давидом с его Ависагой. Не поступало докладов о недовольстве или недоброжелательстве.

Не слышали мы с Екатериной ничего дурного и во время путешествий по стране в сопровождении небольшой свиты — придворных и членов Тайного совета. Хотя их присутствие раздражало меня. Ежедневно под утро, одурманенный и измотанный любовными играми, я, пошатываясь, плелся в свою опочивальню и валился в кровать. Калпепер ловко стаскивал с меня одежду, обувь, золотую цепь и аккуратно складывал их в одежный сундук. Он задергивал плотный бархатный полог, и до полудня я забывался крепчайшим сном.

Потом с нарочито громким вздохом Калпепер раздвигал завесы. Жаркие лучи солнца падали мне на лицо или начинали припекать иные оголенные части тела. В общем, просыпался я именно от жары и постепенно приходил в себя.

Дни и ночи смешивались в моем сознании, окутанном сладострастным туманом. Бывало, пробудившись, я стонал, потягиваясь, ворчал и почесывался.

Калпепер появлялся у моей кровати с чашей горячей, насыщенной ароматами цитруса воды. Снисходительный к моим слабостям, он начинал молча обмывать меня. Его сильные руки усердно массировали мою колышущуюся грудь. На ней накопился примерно дюймовый слой жира. Правда, он заметно убавился в ходе моих регулярных и изнурительных охотничьих вылазок.

Да, я вновь начал охотиться, хотя недавно мне казалось, что придется навсегда распрощаться с этой забавой. По три часа ежедневно я подстерегал добычу в притихших сухих лесах. Вспомнив молодость, я вновь скакал на лошади, чего не мог себе позволить очень давно; последний раз я выезжал на охоту вместе с Анной Болейн летом 1531 года. С тех пор минуло девять лет. Что значит этот срок для человека? Некоторые считают, что годы оборачиваются невозвратимыми потерями. Но я полагаю, вернее, тогда полагал (прошедшее время является печальным уточнением), что воля и целеустремленность могут обновить и омолодить тело. Язва на ноге постепенно зажила, и я старался забыть о том, что она вообще существовала. И почти преуспел в том.

Первые несколько дней в седле доставляли мне ужасные мучения. В юности, насколько я помнил, такого не бывало. Каждая мышца, казалось, обрела теперь собственный голос и капризно требовала внимания. С какой легкостью я мог бы согласиться с ними, сказав: «Ах, ладно, вы заслужили покой за целых сорок девять лет безотказных трудов». Иногда, гуляя по вечерам, я слышал их общий мучительный хор: «Пожалей нас. Дай же нам заслуженный отдых». Но потом, направляясь в покои королевы, я вновь давал себе обещание стать стройным и крепким, как в молодости. Всякий раз, когда мы раздевались при свете свечей, я обнаруживал, что мускулы растут, а жир потихоньку тает, и моя радость при этом уступала лишь восторгам, порождаемым плотской любовью между мной и Екатериной.

Обе ипостаси моего существа — телесная и чувственная — возрождались и обретали новые формы.

* * *

Летнее путешествие по стране близилось к концу. Я не испытывал ни малейшего желания возвращаться в Лондон, где меня ждал тяжкий груз королевских забот, разбор жалоб из графств и налоговых отчетов. Крайне неприятной представлялась проверка записей Кромвеля, а вот этого мне как раз не хотелось больше всего. Я знал, что в них будет образцовый порядок и работа не составит большого труда. Но меня ужасала одна мысль о том, что придется касаться их и видеть его почерк. Едва я задумывался об этом, как мне уже казалось, что он стоит, ухмыляясь, рядом со мной.

День ото дня росли мои силы и выносливость. Я отмечал это и на прогулках, и в объятиях Екатерины. Октябрь начался совсем недавно. Зачем прерывать наше приятное уединение? Я мог ненадолго съездить в Лондон, собрать Тайный совет для рассмотрения неотложных дел, решить за пару недель самые насущные вопросы и вновь вернуться к Екатерине, чтобы наслаждаться жизнью оставшуюся часть осени. А потом начнутся рождественские пиры, и уж после них моя жизнь пойдет по накатанному пути.