На лестнице ее взгляд скользнул по маминой Ностальгической Стене, остановившись на маленьком рукописном листочке в рамке три на пять. Четыре стихотворные строчки, без подписи.

Она обычно считала, что их написал один из маминых литературных друзей.

А может, именно ее возлюбленный поэт? Может быть, он скрывался здесь, прямо на виду, все эти годы? Спустившись на кухню, Кэссиди совершила налет на холодильник и мамино вино и уже включила в папином логове телевизор — с приглушенным звуком и настроенный на спортивный канал, — когда ее вдруг посетила поразительная мысль. Она старательно разглядывала фотографии Далласа Уокера, опрашивала его бывших учеников и коллег, прочитала все имевшиеся в Сети биографические данные о нем, однако ни разу не удосужилась прочесть хоть строчку его стихов.

Книги в их доме имелись практически в каждой комнате. Книжные шкафы в логове полнились названиями, отражавшими вкусы отца: детективы, история и биографии спортсменов. Оставив закуску на оттоманке, девушка пробежала взглядом по корешкам и направилась в гостиную, где на полках встроенных шкафов пестрели аккуратные ряды книг в твердых обложках: художественная литература, биографии, мемуары и книги по искусству. Мама обычно особо отслеживала пополнение книжных полок, содержа их в порядке.

На кухне пестрели современные кулинарные книжки. В буфетной хранились старинные кулинарные книги и справочники бармена. В нижнем холле — книги о путешествиях. В каморке около заднего крыльца стояли книги по садоводству.

Возвращаясь наверх, Кэссиди обнаружила в читальном уголке за лестничной площадкой странный набор из книжек в потрепанных мягких обложках, в основном иностранных авторов. Там также стоял узкий книжный шкаф со случайной подборкой старых, изданных лет двадцать назад книг, возможно, приобретенных еще в те времена, когда родители учились в колледжах. Потом Кэссиди вспомнила о низком книжном шкафу на третьем этаже и поднялась туда, стараясь не разбудить Уитни и Оуэна или маму с папой. Включив свет, села на пол, скрестив ноги, и принялась перебирать корешки книг по драматургии и поэзии, пока не наткнулась на то, что искала: Даллас Уокер «Сын Америки».

На внутренней стороне суперобложки Кэссиди увидела фото автора. Таким она видела его впервые: густые рыжеватые волосы, еще не поседевшие и не поредевшие, обрамляли гладкое, без морщин, лицо.

Он пристально смотрел в камеру пытливым взглядом Поэта.

Надпись на титульном листе гласила:

Энди, моей самой проницательной ученице.

Кто нам поверит?

Даллас Уокер

С бьющимся сердцем Кэссиди бросилась вниз и поднесла это посвящение к стихотворному фрагменту на стене, сравнивая наклоны вопросительных знаков и общий стиль написания букв.

Почерки полностью совпадали.

По выходным Йен обычно вставал раньше Энди, но после вчерашних откровений они лишились обычной твердой почвы под ногами, и в этом свете казалось вполне уместным, что Энди первой выскользнула из постели и направилась вниз по лестнице. Когда же Йен спускался на кухню, еще более неожиданно прозвучал донесшийся до лестницы голос Кэссиди. Ее слова не позволили ему сделать очередной шаг — хотя на самом деле это были не ее слова.

— Еще одно хорошее прочтение, — отрывисто оценила Энди, — хотя ты перегибаешь с пафосной «поэтической декламацией». Так он точно никогда не читал.

— Ну, естественно, я же никогда не слышала его голос. Да и стихов его не читала до сегодняшней ночи.

Йен, остановившись на полпути, тихо поставил ноги на одну ступеньку и, прислонившись к стене, продолжал слушать.

— Откуда вдруг такой интерес? — спросила Энди.

— Наверное, я захотела понять общую картину событий, и мне вдруг пришло в голову, что у тебя может быть книжка его стихов. Он подарил ее тебе?

— Нет, я сама купила, когда посещала его семинар; он лишь подписал ее. Ничего необычного.

— Посвящение не кажется таким уж обычным.

«Что за посвящение?» — подумал Йен. Он никогда не видел эту книжку в доме.

Энди вздохнула, явно пытаясь сохранять спокойствие со своей дотошной дочерью.

— Таков уж был Даллас. Он всегда приписывал строчки из своих стихов и зачастую выбирал довольно дерзкие. Наводящие на непристойные мысли. Он вечно пытался выйти за границы адекватного поведения.

Йен поморщился, уловив легкое восхищение в голосе жены.

Мать и дочь затихли, и он подумал, что, возможно, тема разговора исчерпана. Он ждал какого-то легкого шума, чтобы закончить спуск и запросто войти в комнату, словно ничего не слышал.

И вдруг Кэссиди снова заговорила:

— Я ходила поговорить с Роем.

— В тюрьму? — спросила Энди с той же тревогой, которую мгновенно испытал он сам.

— В следственный изолятор. Ему предъявлено обвинение, но вина пока не доказана.

— Если мистер Келли послал тебя в тюрьму для разговора с обвиняемым преступником, то он вышел далеко за пределы…

— Адекватного поведения? Это уже забавно, мам!

— Не наглей.

— Никуда нас мистер Келли не посылал.

— Нас?

— Со мной ходил Тэйт, — пробурчала Кэссиди, — но разговаривала с Роем я одна. И должна сказать, что мистер Келли будет психовать так же, когда я расскажу ему об этом.

— Я вовсе не психую, — неубедительно возразила Энди. — Полагаю, Рой заявил тебе, что невиновен?

— Он сказал, что никто не поверит ему, но сам он верит в высшие силы.

Йен представил, как его дочь обыскивают охранники, как они сопровождают ее в комнату для посещений и она сидит там напротив этого громилы.

— Хорошо, что он пришел к вере. Она ему понадобится. И уж если человек наконец обратился к Богу, то…

— Так ты знала его? — взволнованно прервала ее Кэссиди.

Йен почувствовал головокружение и осознал, что едва дышит. Как бы ему ни хотелось, чтобы Кэссиди продолжала, позволив узнать больше, Энди пора было прекратить этот допрос.

— Я виделась с ним однажды.

— Достаточно, чтобы понять его натуру.

— Мне с первого взгляда стало ясно, что представляет собой этот тип.