– Насчет статей…

– Слушай, пиши что хочешь, мне правда все равно.

На улице его бормотание тянулось за ним, как след от маленького подвесного моторчика:

– Я живу всегда, не зная стыда.

Уинстон подошел к машине Спенсера, присел и вынул пистолет из ниши в заднем бампере: на дебатах могли присутствовать полицейские, поэтому он припрятал оружие до их начала, когда никто не видел. Спрятав в карман пистолет, который стал для него таким же привычным, как ремень на брюках, Уинстон пошел на запад. Хотел полежать на траве Большой лужайки в Центральном парке, впитать последние лучи летнего солнца и почитать книгу о сумо.

В пути он не размышлял над прошедшими дебатами, как это делал бы обычный политик. Он был доволен выступлением, и его не заботило, сколько голосов оно привлечет. Он сказал, что должен был сказать, ничего более. А сейчас ему было приятно вырваться из зала, уйти подальше от болтливых слуг народа и от озабоченной общественности.

На душе у Уинстона было легко, и ноги быстро несли его по 86-й стрит и Парк-авеню, вдоль южных пределов Восьмого района. Земли в этой части города принадлежали частному университету, который привел кварталы в порядок: повсюду работали магазины дорогого вина и одежды, стояли роскошные кондоминиумы, названные в честь индейских племен: «Ирокез», «Дакота», «Онайда» и «Пекот». Как ребенок, не решающийся прыгнуть в холодный бассейн, Уинстон потрогал пальцем асфальт, опасаясь ступить на улицу.

«Черт, надо облегчиться. Зря я столько воды выпил».

Проситься в туалет в ближайшем ресторане не было смысла. Его отправят восвояси, поскольку он не посетитель. Не в силах больше сдерживаться, Уинстон оросил стены университетского общежития, не ища уголок поукромнее. Глубоко вздохнул и через пару секунд начал медленно перемещаться вбок, вдоль цоколя здания. По мере его продвижения на тротуаре появлялись неровные буквы: «Уинстона Фошея в короли!»

По всей Большой лужайке – от дальних площадок для софтбола до Черепашьего пруда – белые люди сидели на солнце дольше, чем стоило, обжигая кожу до цвета спелых томатов. Воздух пах сыром бри, виноградом и австралийскими белыми винами. Обычно Уинстон держался от толпы белых людей подальше, поскольку это была, очевидно, толпа белых людей. Но в этот раз, подгоняемый огненным взором короля Ягайло, он нырнул в людское море и примостился между двумя клетчатыми пледами, на которых устроились две элегантные семьи из Верхнего Ист-Сайда. Убедившись, что около Уинстона не лежит ничего ценного, светловолосая семья улыбнулась и вежливо предложила ему тарелку вафель, рокфор и прозрачный пластиковый стаканчик вина. Вместо отказа Уинстон невоспитанно крикнул: «Эй, йоу!» – лохматому разносчику, торговавшему баночным пивом из пенопластового холодильника, который возил на красной игрушечной тележке.

Борзый лежал на спине с банкой холодного пива в руке и чувствовал, как вертится планета, как ее вращение прижимает его к траве. Он открыл книгу о сумо на случайной странице и начал читать, заслоняясь ею от солнца.

Диета и распорядок сна являются не слишком известными, но важными факторами в жизни борца. После тренировки борцы едят рис и щедрые порции тянко-набе, вкусного супа на основе мисо с добавлением мяса, рыбы, овощей и лапши. За обедом следует непременный отдых, замедляющий метаболизм.

Уинстону, метаболизм которого замедлился почти до остановки, снились суровые схватки сумоистов внутри колец Сатурна.

Наступил день выборов. Борзый на кухне жарил сосиску прямо в пламени конфорки. Используя вилку как шампур, он поворачивал свой обед, подставляя его бока языкам огня, и горящие, шипящие капли жира падали на плиту.

– Давай уже, Уинстон, пошли, мне нужно попасть в компьютерный центр, а он скоро закроется. Я не могу тебя ждать. И потом, ты хотел пойти в кино.

– Участки открыты до девяти вечера. Если хочешь, можешь пойти в школу и проголосуешь по дороге домой. Я присмотрю за Джорди. Все равно других дел нет.

– Давай, шевели жопой. А то каждый, блин, день одно и то же.

Когда шкворчащее мясо обжарилось до нужной обугленности, Уинстон обернул его в мягкий кусок белого хлеба, покрыл дорожками кетчупа и горчицы и умял сразу половину. По дороге к двери он остановился у стеклянной посудины, выудил из воды обоих домашних питомцев и чмокнул их по очереди в губы, отпустив потом обратно в импровизированный аквариум.

Трое в ряд, держась за руки, семья Фошей была похожа на три вырезанные из бумаги куклы, которые спешили вернуться в свой складной хоровод. Но любое сходство с мифической беззаботной американской семьей, направлявшейся осуществить свое неотъемлемое конституционное право, было в высшей степени поверхностным.

– Мне надо чего-то выпить.

– Уинстон, ты же обещал, никакого спиртного до восьми вечера.

– Так я и не собираюсь пить пиво. Возьму вон мальту. – Уинстон имел в виду бутылочки с газированным напитком из патоки.

– Нет, дорогой, там есть спирт.

– Меньше пяти процентов, – возразил Уинстон. – Я, наверное, больше спиртного потребил, когда утром вылизывал твою вонючечку.

– Уинстон!

– Не, реально, у твоего ядреного геля для душа градус, наверное, раз в десять выше, чем у мальты.

– Какой ты испорченный все-таки.

– Утром ты не так говорила.

– Никакой мальты.

Признав поражение, Уинстон пошел в магазинчик за лимонадом. Навстречу ему выпорхнули двое ребятишек со школьными ранцами, которые как раз хищно разрывали пакет с чем-то вкусным.

– Который час? – спросил он Иоланду.

– Дети как раз идут из школы, наверное, около трех.

Уинстон взял Иоланду за руку и потащил их с Джорди к 108-й стрит.

– Скорее, мы опаздываем.

На три часа была назначена генеральная репетиция ограбления банка. Когда они прибыли на угол 108-й и Второй авеню, охранник банка придерживал дверь, провожая последних посетителей. Уинстон увидел Армелло, спокойно сидевшего за рулем «доджа» с заведенным двигателем. Машину он видел впервые, но отметил про себя детское кресло на заднем сиденье – хороший штрих для отвлечения внимания. Армелло кивнул на проход рядом с банком, где, прислонившись к кирпичной стене, стоял Фарик с какой-то коробкой. Рядом с ним располагались: выдвижная лестница, мисс О’Корен, Чарли О’ и какой-то человек с дредами, с которым боролся Чарли.

– Как дела, ниггер? Привет, Иоланда.

Уинстон заметил, что Чарли почему-то босой на одну ногу, и нога к тому же в грязи. Чарли так сильно вывернул руку заложника, что костяшки пальцев у того уперлись в предплечье. Тип в дредах поднял голову и замычал. Изо рта у него торчал носок, импровизированный кляп. Это оказался Ламега, парень, которого Уинстон избил до потери сознания несколько месяцев назад. Уинстон запустил руку под рубашку и почесал шрам, оставленный ножом Ламеги. Тот тоже увидел Уинстона и скорчился в позе эмбриона. Уинстон посмотрел, куда ведет лестница: забравшаяся на крышу с дымовыми шашками Надин помахала ему рукой.