В мастерскую он пришел уже после полудня, мысленно ругая себя за такое небывалое опоздание. Дверь оказалась открытой, но Джинна не было видно. Может, он в задней комнате?

Обойдя верстак, Арбели едва не споткнулся о своего ученика. Тот стоял на четвереньках, нагнувшись над чем-то, что на первый взгляд показалось Арбели огромным жестяным ковром.

Джинн поднял на него глаза:

— Арбели! А я уж думаю, куда ты подевался?

Жестянщик не отрываясь смотрел на странный блестящий ковер. В нем было по крайней мере восемь футов в длину и пять в ширину. Большую его часть занимала огромная катящаяся волна, разбивающаяся на множество маленьких волн, прихотливо переплетенных друг с другом. В некоторых местах Джинн погнул и смял металл, изображая остроконечные зазубренные пики. Другая часть листа осталась совершенно гладкой, лишь с небольшой пунктирной гравировкой, создающей иллюзию тени.

— Это еще не закончено, — объяснил Джинн. — Арбели, ты заказал еще жести? Наша вся кончилась, а мне надо еще много, чтобы сделать панели для стен. Я не помню, дал ли Малуф размеры, поэтому взял размеры вестибюля в моем доме.

Арбели остолбенел:

— А это… Ты делаешь это для Малуфа?

— Ну да, — ответил Джинн, словно удивляясь чужому тугоумию. — Мне потребуется еще пара дней, чтобы закончить. У меня есть идея, как соединить стенные панели с потолком, но все это надо проверить. Я хочу, чтобы швов было совсем не видно. Швы все испортят. — Он повнимательнее взглянул на Арбели. — У тебя что, новая шляпа?

Арбели едва услышал вопрос. Голова его была занята другим, чем-то, что он еще не осознал до конца.

— Ты использовал всюжесть?

— Да, потолок же большой. И мне еще понадобится. Хорошо бы сегодня днем.

— Всю жесть, — глухо повторил Арбели, добрел до стула и опустился на него.

Наконец Джинн заметил, что он чем-то расстроен:

— А в чем дело?

— Ты хотя бы понимаешь, — заговорил Арбели, и с каждым словом его голос становился все громче, во сколько мне это обойдется? Ты использовал четырехмесячный запас жести! И у нас нет никакой гарантии, что этот Малуф вообще сюда вернется! А даже если и вернется, он этого не купит, потому что он просил плитку, а не огромное панно! Как ты мог… — Слова у него вдруг кончились, и он целую минуту молча смотрел на жестяной ковер. — Четырехмесячный запас… — наконец пробормотал он. — Ты меня разорил.

Джинн нахмурился, слушая его:

— Все будет в порядке. Послушай, ты даже не взглянул толком на то, что у меня получилось.

Шок отступал, и на его место приходило отчаяние.

— Я должен был предвидеть это, — тихо сказал Арбели. — Ты же ничего не понимаешь в бизнесе. На самом деле это моя собственная вина. Извини, но мне придется пересмотреть наш договор. Возможно, я больше не смогу тебе платить. Одна только жесть стоит…

Теперь уже Джинн смотрел на него не с обидой, а с гневом. Он взглянул на жестяное полотно у своих ног, а потом снова на Арбели. Слишком злой, чтобы подыскивать слова, он молча схватил куртку, прошел мимо жестянщика, который и не пытался удержать его, и выскочил из мастерской, громко хлопнув дверью.

В наступившей тишине Арбели обдумывал свое горестное положение. Какие-то деньги он скопил, еще сколько-то можно будет занять. Потом он станет заниматься только ремонтом, но все нынешние заказы придется отменить. От такого удара по репутации ему никогда не оправиться.

Он прошел вдоль ковра — что-то в очертании этих воли и складок зацепило его, но он был слишком расстроен, чтобы вглядываться, — и заглянул в заднюю комнату, где хранились запасы. Все так и есть: жести больше не осталось. На полках лежали только обрезки и вещи, сделанные на заказ, но еще не законченные.

Арбели снова вернулся в мастерскую, чтобы посмотреть на испорченную жесть, — может, какой-нибудь кусок еще можно использовать и продержаться хоть несколько дней? В этот самый момент луч солнца пробился через пыльное окно и упал на жестяной ковер, ярко осветив пики и скалы и отбросив глубокую тень на впадины. Все тут же встало на свое место, и потрясенный Арбели понял, что именно изобразил Джинн: это был пейзаж огромной пустыни, как будто увиденный сверху.

* * *

Для продажи мороженого день был совсем неподходящим.

Ветер и мокрый снег ненадолго прекратились, но мокрая грязь подмерзала на тротуарах, и отражающийся от нее чахлый дневной свет то и дело заставлял Махмуда Салеха щурить больные глаза. Он осторожно толкал свою маленькую тележку от кафе к ресторану и снова к кафе, стучался в двери, перекладывал мороженое в предложенные миски и кастрюльки и клал в карман полученные в обмен монеты. Он был уверен, что его мороженое тотчас же отправится в мусорный бак: кто захочет есть его в такой день? Он слышал откровенно тяжелые вздохи хозяев или их выразительное молчание, а пожелание «Господь тебе в помощь» произносилось не столько из вежливости, сколько из суеверия, как будто Салех был злобным духом, которого надо задобрить.

Он поплотнее запахнул свое дырявое пальто и уже почти дошел до кофейни Мариам, когда улица вдруг озарилась, словно начался второй рассвет. Пораженный, он прикрыл глаза ладонью.

Это был он, светящийся человек! Он выскочил из расположенной в полуподвале мастерской, и лицо его было искажено гневом. Куртку он сжимал в кулаке. Только тонкая рубашка и комбинезон отделяли его от ледяной стужи, но он, похоже, этого не замечал. Встречные прохожие при его приближении поспешно отступали в сторону. Он шел на север, в сторону овощного рынка.

Никогда раньше Салех не видел светящегося человека при дневном свете. И сейчас он снова потеряет его из виду, если не поспешит.

Со всей скоростью, на которую был способен, он потащил свою тележку к кофейне Мариам. Она, должно быть, заметила его в окно, потому что вышла навстречу:

— Махмуд, что случилось?

— Мариам, — выговорил он, тяжело дыша, — я прошу вас… пожалуйста, присмотрите пока за моей тележкой. Вы сможете?

— Конечно!

— Спасибо, — пробормотал он и бросился на север, туда, где еще виден был силуэт светящегося человека.

Никогда в жизни Джинн не был так зол.

Он не задумывался о том, куда идет, и стремился только оказаться как можно дальше от своего тупоумного нанимателя. После всего, что Джинн сделал для него, целыми днями латая кастрюли до того, что едва не сходил с ума от скуки, Арбели еще смеет упрекать его за какую-то зря потраченную жесть?! Джинн заработал ему кучу денег, расширил клиентуру, и после всего этого — такое бесцеремонное увольнение?

В окрестностях рынка движение стало оживленным, и Джинну невольно пришлось идти медленнее и поглядывать по сторонам. Его гневу требовался выход, направление, цель. Уже давно он даже не думал о Софии Уинстон, но сейчас ему вспомнилось ее лицо с прекрасными и гордыми чертами. А почему бы и нет? Может, она и злится на него за излишнюю самоуверенность, а может, ее дверь окажется открытой, как раньше.