Он сказал:

– У-у-у… А-а-а…

Сплюнул кровью, выпустил из груди воздух и больше не открыл глаз.

Радченко поднял с пола пистолет. Толкнул дверь ногой, вышел на улицу и остановился. Серега Косых пытался добраться до «Жигулей» на другой стороне улицы. Путь в два десятка метров оказался длинной и трудной дорогой. Среди своих Косых слыл хорошим стрелком. И наверняка кончил бы противника одним выстрелом, но противник оказался быстрее. Пуля задела шею по касательной. И теперь кровь лилась из открытой раны, как вода из худой пожарной кишки.

На пути к машине Косых дважды падал в дорожную пыль, поднимался на ноги и шел дальше. В одной руке он сжимал пистолет, другую руку прижимал к шее. По дороге сюда он приметил какую-то медицинскую богадельню, больницу или поликлинику, ехать туда – две минуты. Авось врачи остановят кровотечение. Он уже распахнул дверцу машины, когда услышал, как за спиной хлопнула дверь. Борясь с головокружением, Косых обернулся, поднял руку с пистолетом, постарался поймать цель на мушку. Но снова опоздал. Радченко выстрелил первым, пустив три пули в грудь противника. Косой боком упал на дорогу, хотел закричать, но даже не застонал.

Радченко бросил пистолет на траву. Повернулся, нырнул в узкий проулок между почтой и глухим забором частного земельного владения и пропал из виду.

Где-то вдалеке у станции прокричала электричка, и снова установилась тишина. В сумерках дом, спрятанный в глубине яблоневого сада, был почти не виден. Только тускло светились два окошка, занавешенные ситцевыми шторками. Хозяйка Софья Васильевна чистила картошку на кухне и толковала со старшим лейтенантом Сашей Лебедевым, по третьему кругу пересказывая ему свою жизнь и последние беды. Лебедев слушал, потому что больше делать было нечего. Отворачиваясь, он зевал. Упирался подбородком в раскрытую ладонь и снова отворачивался, чтобы зевнуть.

– А врач мне и говорит: иди ты, старая сволочь, и купи себе гроб. Потому что закопать тебя дешевле, чем вылечить. – Слеза покатилась по щеке Никифоровой и упала в кастрюльку с картошкой. – Вот ты мне скажи, куда на него писать. Какому начальнику жаловаться, а?

– Ну, ясно: в областной комитет здравоохранения. – Лебедев был не силен в сутяжных делах, но жалобу с грехом пополам составить мог. – Изложите суть дела. Так и так: оскорбил сволочью и прочее.

– Он меня еще одним нехорошим словом назвал.

Никифорова свыклась с тем, что в ее доме третьи сутки живут посторонние мужчины, она перестала бояться милиционеров, решив, что из общения с ними можно даже выгоду извлечь. Жалобу на соседа, переставившего колья забора и отхватившего добрых пятьдесят метров у бедной пенсионерки, она уже составила и сбегала на почту. Теперь подбиралась к участковому врачу.

– Назвал на букву «б». Это тоже написать?

– И это можно, – кивнул Лебедев. – Он все-таки врач. А на эту букву пусть свою жену называет. А вы ему не жена, а пациент.

Старлей думал о том, что еще один вечер убит напрасно, без всякой пользы и удовольствия. Этот Перцев не придет сюда, потому что за версту носом чует запах милиционеров. А ведь сегодня командная тренировка по борьбе, впрочем, черт с ней, с борьбой. Время жалко, себя жалко. А начальству до лампочки, что держать тут оперативников нет никакого смысла, этим лишь бы галочку поставить и рапорт наверх отправить: мы пахали. Лебедев стал считать людей, задействованных в операции. Двое дежурят в доме. Двое сидят в машине в ста метрах отсюда на другой стороне улицы. И еще двое под дождем топчутся. Этих никто вареной картошкой не угостит.

* * *

В комнате майор Девяткин, заехавший сюда, чтобы подменить оперативника, отпросившегося на свадьбу к брату, смотрел в маленький экран телевизора, по которому двигались фигурки футболистов. Иногда вместо изображения возникала серая рябь, а потом начинали перекатываться лиловые полосы, а звук отключался. В минуты тишины становилось слышно, как дождевые капли скребутся по жести подоконника, а вода шуршит в желобах труб. Пессимистического настроения старлея Девяткин не разделял. Преступник оставил тут браунинг и патроны к нему. Ясно, что новая со спиленными номерами пушка нужна для конкретного дела. Браунинг в Москве быстро не достанешь. И стоит такой ствол на черном рынке сумасшедших денег. Значит, гостя надо ждать. И встретить его достойно.

Совмещая приятное с полезным, Девяткин, когда портилось изображение телика, продолжал воспитательную беседу с непутевым сыном Никифоровой, Ильей. Парень, как послушный ученик, сидел на стуле, положив руки на колени. И думал о том, как раскумарится, когда менты наконец свалят отсюда. На неделю загуляет и заторчит, мотороллер пропьет, но уж оторвется по полной программе.

– С таким убойным ударом левой ноги герой моего рассказа мог стать капитаном «Спартака», – продолжал Девяткин. – А кем стал? Таким же подонком и общественным отбросом, как ты. Даже хуже. Хотя, если разобраться, хуже уже некуда. Так о чем я речь веду?

– О чем, Юрий Иванович? – живо отозвался Илья.

Девяткина он боялся до обморока, чувствуя, что этот мужик на расправу скорый, рука у него тяжелая и, если очень захочет, запросто может посадить. Пришьет какую-нибудь нераскрытую кражу или поножовщину. Свидетели всегда найдутся. И дело слепит только так, за десять минут. Крепкое дело, такое в суде не развалится. Хоть сейчас сухари суши.

– О том речь веду, что в каждом человеке есть свой талант. Даже в самом ничтожном и уродливом таракане, ну, вроде тебя, тоже есть какая-то своя струнка. Изюминка. Как хочешь, так и называй. Если покопаться в твоей гадкой душе, полной дерьма и гнилой трухи, найдется что-то человеческое. Какое-то семечко. Из которого может что-то вырасти. Я очень сомневаюсь, что именно в твоей душе это семечко есть, но надо искать его. Вооружиться электронным микроскопом и глядеть в оба. Про микроскоп – это образное выражение.

– Я буду искать, Юрий Иванович, – кивнул Илья. – Буду стараться. Даже без микроскопа найду.

– Вот видишь, уже прогресс, – расцвел в улыбке Девяткин. – Конечно, на твой счет у меня нет никаких иллюзий. Я-то прекрасно понимаю, что горбатого могила исправит. Но почему бы не попробовать?

– Я тоже думаю, гражданин майор, почему бы не попробовать.

– Заткнись и слушай ушами, а не тем местом, на котором сидишь. Как только мы отсюда уйдем, прямо на следующий день, отправишься на текстильный комбинат. Который возле станции. Там всегда требуются подсобные рабочие или грузчики. Отбарабанишь там месяц и привезешь мне справку. Что трудоустроился и пашешь как ишак.

– Мне на тяжелую работу нельзя, – захныкал Илья. – Я слабогрудый. И малокровный. У меня даже справка где-то валялась.

– Силу и грудь свою слабую разовьешь тяжелым трудом. А если справки не будет…

– Будет, будет, – поспешил согласиться Илья.

Он с тоской подумал, что о гулянке придется забыть, потому что проклятый мент не оставляет ему шанса. Ребром вопрос ставит: или нары или иди пахать. Работать не в кайф, но обживать тюремный кандей хочется и того меньше. Илья горестно вздохнул, спросил разрешения покурить в коридоре. Но тут зазвонил телефон. Хозяйка, вытирая руки фартуком, метнулась к аппарату, стоявшему в коридоре на тумбочке. Никифоровой сто раз объяснили, что говорить, если позвонит пропавший квартирант. А баба она не самая глупая.