Из предпоследней XXXVIII главы романа (собственно, из включенного в него особого отрывка под заглавием «Сон Скитальца») явствует, что в осенние дни 1816 г. ему должно было исполниться 150 лет — очевидно, со времени получения им долголетия — и что он с тревогой ждал приближения этой роковой для него даты. Мельмоту Скитальцу снится, что он повис над бушующим огненным океаном, а над ним таинственная рука установила на вершине скалы гигантские часы, озаренные вспышками пламени, с единственной стрелкой, которая отсчитывает не минуты и часы, а столетия, и он видит, как эта стрелка достигает предела отведенной ему жизни — полутораста лет. Этот сон становится для Скитальца последним: он гибнет в следующую же ночь.

Монсада, воспользовавшись пожаром, охватившим тюрьму, бежит. Он попадает в дом, где живет семья крещеного еврея дона Фернана де Нуньеса, затем бежит и оттуда, оказываясь в итоге в подземелье, где его находит старец, еврей Адония. Накормив и напоив беглеца, выслушав его рассказ, Адония предлагает ему стать у него писцом. Адония, у которого есть в прошлом своя роковая тайна, который тоже способен прозревать и прошлое и будущее, показывает Алонсо рукопись, содержащую «историю тех, чьи судьбы связаны теперь с твоей — цепью дивной, незримой и неразрывной». Эта история — «Повесть об индийских островитянах». История любви Мельмота Скитальца, единственной во всю его жизнь любви — к девушке с далекого острова, наивной, простодушной и прекрасной. Если в истории испанца Алонсо прочитывается парафраз повести Дидро «Монахиня», то в образе Иммали несомненно угадывается вольтеровский Гурон, его «простодушный». А попутно в этой вставной повести автор стремится облагородить зло по типу романа Казота «Влюбленный дьявол». Мельмот Скиталец, конечно же, инфернален, но это ни в коей мере не лишает его благородства и способности любить. Пресловутая «диалектика добра и зла» здесь дает знать о себе в полной мере.

На острове, где живет красавица Иммали, появляется человек, которого автор называет «чужестранец». Он рассказывает Иммали о дальних странах, о городах… Искуситель — и простодушный. Но уходит он от нее «по водам». Вновь — сочетание в пределах одного образа: богохульника и Богоискателя, Фауста и Мефистофеля, Христа и Сатаны. Сочетание, разумеется, с точки зрения всяческой ортодоксии, кощунственное, проявление небывалого вольнодумства (примечательно, что Метьюрин был не только писателем, но при этом еще и священнослужителем). Любопытный парадокс — священник и богохульник в одном лице.

Прошло три года, и мы встречаем Иммали в Испании, под именем Исидоры, дочери богатого купца и негоцианта дона Франсиско де Альяга. Но однажды ночью, при свете луны, ей вновь является Мельмот. «Печальный демон, дух изгнанья», он говорит своей возлюбленной: «Мне поручено попирать ногами и мять все цветы, расцветающие как на земле, так и в человеческой душе… все, что попадается на моем пути». Исидора спрашивает его: «Ты в бога веришь ли?»

И получает ответ. «Да, есть бог, в которого я верю, — ответил Мельмот голосом, от которого у нее похолодела в жилах кровь, — тебе приходилось слышать о тех, кто верует и трепещет: таков тот, кто говорит с тобой!» Слова, которые напомнил Мельмот ничего не подозревающей Исидоре, на самом деле были полны смысла: они взяты из входящего в Евангелие «Соборного послания апостола Иакова» (2, 19) и гласят: «И бесы веруют и трепещут».

Мельмот, таким образом, приобретает черты обреченного на странствия и вечные скитания мучителя и мученика одновременно. Сатана и Спаситель в одном лице. Венчание Исидоры-Иммали и Мельмота происходит в старом монастыре, ночью, однако рука священника, совершавшего обряд, «была холодна, как рука смерти».

Следующая глава застает нас на постоялом дворе, где заночевал дон Франсиско, отец Исидоры, направляющийся домой. Он встречает там незнакомца, читающего ему некую рукопись: «Повесть о семье Гусмана». Это, пожалуй, самая драматичная из всех вставных новелл романа. Она по своему неистовству напоминает даже манеру повествования самого Достоевского. Люди, доведенные в Испании святой инквизицией до последней степени отчаяния, оказываются на грани голодной смерти. В этот момент к отцу семейства, Вальдербергу, является «враг рода человеческого», и «глаза его издают такой блеск, какого люди вынести не в силах». Он стоит перед выбором: продать душу дьяволу и спасти от голодной смерти собственных детей или устоять и стать причиной смерти своих близких. Это напоминает знаменитую фразу Мармеладова из «Преступления и наказания»: «— Милостивый государь, — начал он почти с торжественностию, — бедность не порок, это истина. Знаю я, что и пьянство не добродетель, и это тем паче. Но нищета, милостивый государь, нищета — порок-с. В бедности вы еще сохраняете свое благородство врожденных чувств, в нищете же никогда и никто».

По мнению профессора Вл. А. Лукова, во Франции предромантизм отчетливо проявился в произведениях Ж. Казота, также написавшего «готический роман» — «Влюбленный дьявол» (1772), в романе «Селина, или Дитя тайны» (1799) Гийома Дюкре-Дюмениля, «Отшельник» (1821) виконта д’Арленкура и в некоторых других. Предромантизм проявил себя в деятельности Г. Пиксерекура, Л. Ш. Кенье, Ж. Г. А. Кювелье де Три. Сценическим вариантом «черного» романа стали мелодрамы таких авторов, как Виктор Дюканж или Феликс Пиа.

К предромантизму может быть отнесено творчество Э. Парни и маркиза де Сада.

Ж. Казот принадлежал к масонству, модному в XVIII столетии религиозно-политическому движению, к секте иллюминатов, что значит — просветленных, озаренных. В эту же секту входил и И. В. Гёте. Около 1775 г. Казот пристрастился к мистике и каббале и сделался масоном. Биографическая легенда связывает его вступление в тайное общество с выходом в свет повести «Влюбленный дьявол» (1772 г.). Вскоре после появления этой книги к Казоту якобы явился незнакомец, молчаливо приветствовавший его условным знаком тайного братства. В ответ на недоуменный вопрос писателя он пояснил, что считал его «одним из наших», то есть посвященных в тайный ритуал и философское учение своей секты, ибо то и другое получило достаточно верное отражение во «Влюбленном дьяволе». При этом незнакомец угрожал суровой карой за разглашение тайн ордена. Завязавшаяся затем беседа будто бы имела своим следствием «обращение» писателя в новую веру.

В годы революции он примкнул к самым крайним монархическим кругам и разрабатывал планы спасения короля Людовика XVI. С помощью эмигрантов он летом 1792 года пытался организовать побег короля из тюрьмы Консьержери, но его письма, в которых шел расчет, хватит ли места в его имении для размещения королевской свиты и сверженного монарха с достаточным комфортом, были перехвачены. Жак Казот был арестован 10 августа 1792 года в своем доме в Пьерри, заключен в тюрьму при аббатстве Сен-Жермен-де-Пре и приговорен к смертной казни. Но благодаря своей дочери Элизабет помилован. Вторично его арестовывают 11 сентября. Казот был помещен в тюрьму Консьержери, судим президентом революционного трибунала (который был когда-то его товарищем-студентом и членом мистической ложи) Лаво, приговорен к смертной казни и 25 сентября 1792 года в семь часов вечера на площади Карусель гильотинирован.