– От ты дуся! Откуда дыры? Почему одной стороной повернута? Я запрещаю! – недовольно произнес Витяра.

– Это он про луну, – шепнула Лена.

– Разве директор Луны не Боброк?

– Теперь уже, видимо, нет.

Витяра опять заметался. Девушки помогали ему каждая по мере своих способностей. Лена деловито меняла компрессы. Фреда командовала окружающими: «Принеси то! Унеси это!», а Лара грызла ногти и шептала «бедненький!».

– Очень больно. Двушку жалко… Нас жалко… Берсерков жалко. Болото даже жалко… Почему нельзя сделать так, чтобы все вдруг взяли и стали хорошими? Тогда всех можно простить. Зачем эта свобода выбора, если кому-то от нее больно? Если двушка знала наперед, что мы слабые, зачем она взвалила на нас то, чего мы не можем поднять?

– Значит, можем, – задумчиво сказал Сашка.

Витяра его не услышал. Он заскулил как от зубной боли, заворочался. Кавалерия сделала ему укол жаропонижающего и начала мокрой марлей протирать лоб. У Витяры был такой жар, что марля высыхала почти мгновенно.

– Позовите ко мне Олю… почему нет Оли? Скажите ей, что ее зверь трогает меня ластами! – бормотал он.

Рина вспомнила девушку, живущую в воде, и поняла, что мокрая марля Кавалерии представляется Витяре ластами морского котика. И снова Витяра заметался, но все же укол начинал действовать. Четверть часа спустя Витяра перестал бредить. Приподнялся на локтях и, слабо улыбнувшись, сказал:

– Всем привет! Я снова тут, хотя уже и не с такими слонячьими ушами! Как бы плохо и грустно мне ни было, я всегда утешаю себя тем, что мимо меня вечно, со скоростью тридцать километров в секунду несется Солнце!

Родион, караулящий у окна с арбалетом, цокнул языком, привлекая внимание Боброка. Тот оперся на руку Ромы, кое-как поднялся и переместился к окну. От леса к недостроенной многоэтажке, сливаясь с ночным туманом, перетекали какие-то тени.

– Сколько их? – шепотом спросил Боброк.

– Немного… Явно не все, кто в лесу. Может, четверо… Может, шесть.

– Ясно, – отозвался Боброк. – Тилль послал группу своих людей в дом. Может, разведка. Может, засада. Заодно до тайника попытаются добраться. Сам, интересно, с ними?

– Кто ж его знает… Меня другое интересует… Он на эльбов напороться не боится? – Родион зорко всматривался в белеющую часть холма.

– С ними ведьмы… Похоже, для того они и нужны были. У ведьм интуиция на опасность хорошая.

– А нам с-сейчас что делать? Может, сы-сы-стрелять? – заикнулся Макс, нетерпеливо ловя перебегающие фигурки в прицел.

– Не трать болты, а то опять обстрел начнут… Никому из них оттуда не выйти! – сказал Боброк.

– Зачем эльбам трогать берсерков? – удивилась Штопочка.

Боброк усмехнулся, как усмехался раньше, когда его спрашивали, почему делмэна, прорвавшегося в дом вслед за Боброком, эльбы не выпустили живым. Но ответил все же не Боброк, а Кавалерия:

– Вопрос в стиле «за что черти варят в котлах великих злодеев, если те были за них?». В берсерках, даже в ведьмах Белдо, есть зло и есть добро. Они тоже плачут, страдают, дают милостыню нищим, смеются и кого-то жалеют. Они не злые – они смешанные. Даже худшие из них все равно смешанные. А добро… это не только нравственная категория – это физическое, реально существующее. За это эльбы их и терзают.

– Что-то сложно, – сказал Родион.

Из дома послышался крик – короткий, хриплый, сразу оборвавшийся.

– Минус один, – задумчиво сказал Боброк. – Если это первый, кого они потеряли, то они долго продержались.

– А мы чего ждем?

– Луны. Кто чего, а я луны. Ведь я, в конце концов, ее директор. При луне погибать веселее.

– Вы прям дядя Витя, – отозвался Сашка.

– Кто-кто? – переспросил Боброк.

– Да есть у меня дядя. Говорит все время гадости. Я его спрошу, например, про поход, а он сразу: «На байдарках? Очень советую! Под дождь попадешь, клещ укусит, плотину прорвет, мосты сорвет, а вы об сваи шарахнетесь». – «Не идти?» – «Ну почему не идти? До излучины вы точно доплывете!»

Боброк слушал мрачно. Коря же и Никита, глядя то на него, то на Сашку, внезапно принялись хохотать, толкая друг друга локтями.

– Ты что, не знал? – тихо спросил у Сашки Рома.

– Чего не знал?

– Боброк тоже дядя Витя. Ты думал, его мама Боброком назвала?

Рина проснулась и не сразу поняла, где она. Сознание, замедленное сном, осторожно загружало картинку жизни. Какой-то обшарпанный потолок, какие-то рыбаки, усердно плетущие сети. Стоп, какие рыбаки?! Какие сети?! Рина долго вглядывалась и наконец поняла, что это пнуйцы готовят длинную веревочную лестницу. И где они только взяли столько веревки! Из уроков Меркурия Рина смутно помнила, что для пяти метров лестницы нужно примерно пятьдесят метров хорошего туристического шнура. Здесь же его было едва ли не впятеро больше. Видимо, шнур полностью занимал одну из больших сумок со снаряжением.

А вот сидя дремлет отец. Он худой, и лицо серое. На запавших щеках щетина. Рядом, положив голову ему на плечо, дремлет курчавая Лиана, похожая на юного Пушкина. Даже во сне вид у нее деловой. Ощущается, что она может проснуться – и сразу же, с ходу, начать планировать или составлять списки дел. Три секунды на раскачку – и все, поехали.

«Ее кудри – тайные пружинки. Вот почему она такая энергичная!» – подумала Рина.

Послышался звук, напомнивший раскат далекого грома. У открытой дверцы печки, из которой плескало рыжим веселым огнем, спиной к Рине стояла женщина и что-то такое особенное делала с узким железным листом. Она то просовывала лист в огонь, то принималась ворчать и хлопать дверцей. В движениях женщины было что-то от старой ворожеи, которая, тихо бормоча, колдует с огнем – дует, шепчет, развешивает над ним травы. Когда женщина отпрянула, перенося лист, чтобы что-то с него снять, и оказалась ярко освещена – Рина ее узнала: «Суповна! Печет блинчики!»

Рядом, привалившись спиной к печке и вытянув ноги, расположился Боброк. Здесь же сидела и Кавалерия. И было заметно, что им – Кавалерии, Суповне и Боброку – хорошо и уютно в их озаренном печным огнем пространстве и что они стараются не шуметь, чтобы никого больше не принимать в свою компанию.