Оставила маму на скамейке… Возвращаюсь, а она сидит не одна, а с каким-то мужчиной. Приятный такой мужчина. «Знакомься, – говорит мама, – это Витя. Он тоже любит Бродского». Все понятно. Знаем… Если кто-то любит Бродского, для мамы это звучит как пароль, значит, свой человек. «Как, он не читал “Дети Арбата”?» Ну это дикий человек! Из лесу! Это чужой, он не наш. Так она всегда разделяла людей, и это у нее осталось. А я очень изменилась за те два года, что мы с ней бродяжничали, стала серьезная, может, даже не по годам. Я поняла: мама ничем не может мне помочь, наоборот, у меня появилось чувство, что это я должна ее опекать. Просто я так чувствовала… Дядя Витя был умный, и он спросил у меня, а не у мамы: «Ну что, девочки, пойдем?». Повел нас к себе, у него была двухкомнатная квартира. Свои вещи мы все таскали с собой, и вот с этими драными клетчатыми сумками… мы попали в рай… Музей! На стене висели картины, шикарная библиотека, пузатый старинный комод… Часы до потолка с маятником… Столбняк! «Девочки, смелее. Раздевайтесь». Нам стыдно, мы уже пообносились… Запах вокзалов… подъездов… «Девочки, смелее!» Сели пить чай. Дядя Витя рассказал о себе… Когда-то он работал ювелиром, у него была своя мастерская. Показал нам чемодан с инструментами, мешочки с полудрагоценными камнями, серебряные заготовки… Все так красиво, интересно, дорого. Не верилось, что мы будем здесь жить. Чудеса посыпались…

Получилась семья как семья. Я опять пошла в школу. Дядя Витя был очень добрый, он сделал мне перстень с камушком. Но беда… он тоже пил… Курил как паровоз. Первое время мама его ругала, а скоро они уже пили вместе. Носили в букинистический магазин книги, я помню запах старых кожаных переплетов… У дяди Вити были еще редкие монеты… Пили и смотрели телевизор. Политические программы. Дядя Витя философствовал. Со мной он разговаривал, как со взрослой… Спрашивал: «Чему вас, Юлечка, учат в школе после коммунизма? Что теперь делать с советской литературой и с советской историей – забыть?». Правда, я мало что понимала… Вам интересно? Вот… Я думала, что я от этого далека, а вот… вспоминается…

…Русская жизнь должна быть злая, ничтожная, тогда душа поднимается, она осознает, что не принадлежит этому миру… Чем грязнее и кровавее, тем больше для нее простора…

…Модернизация у нас возможна только путем шарашек и расстрелов…

…Коммунисты… Что они могут? Ввести опять талоны и отремонтировать бараки в Магадане…

…Нормальные люди выглядят сегодня сумасшедшими… Эта новая жизнь таких, как я и твоя мама, она нас выбраковывает…

…На Западе старый капитализм, а у нас свежайший, с молодыми клыками… А власть – чистейшая византийщина…

Однажды ночью дяде Вите стало плохо с сердцем. Вызвали «скорую». До больницы его не довезли. Обширный инфаркт. Приехали родственники: «А вы – кто? Откуда взялись такие? Вам тут делать нечего». Один мужчина кричал: «Гоните этих нищенок отсюда! Вон!». Проверил наши сумки, когда мы уходили…

Мы на улице…

Позвонили маминому двоюродному брату… Его жена взяла трубку: «Приходите». Жили они недалеко от Речного вокзала в двухкомнатной «хрущевке», жили с женатым сыном. Невестка ходила беременная. Решили: «Поживете у нас, пока Алена родит». Маме ставили раскладушку в коридоре, а я спала на кухне на старом диване. К дяде Леше приходили дружки… с его завода… Засыпала я под их разговоры. Все повторялось: бутылка водки на столе, карты. Правда, разговоры были другие…

…Все просрали… Свобода… А где свобода, блядь? Трескаем крупу без масла…

…Жиды… они царя убили, и Сталина, и Андропова… Развели либерастию! Надо срочно закручивать гайки. Мы, русские, должны веры держаться…

…Ельцин ползает перед Америкой на брюхе… Все-таки мы выиграли войну…

…В церковь пойдешь – и там вроде все крестятся, но стоят как камни…

…Скоро будет жарко и весело… Первыми либерастов повесим на фонарях за то, что они нам девяностые годы устроили. Спасать надо Россию…

Через пару месяцев невестка родила. Нам места уже нет.

Снова мы на улице…

…вокзал

…подъезд

…вокзал

…подъезд…

На вокзале… Дежурные милиционеры – и пожилые, и молодые: или марш на улицу, а это была зима, или иди с ним в подсобку… Там у них за ширмочкой специальный уголок есть… диванчик… Мама с одним милиционером подралась, когда он меня туда поволок… Ее побили и арестовали на несколько суток… (Молчит.) Я… так вышло… Я сильно простыла. Думали-думали… мне все хуже… Решили, что я поеду к родственникам, а мама останется на вокзале. Через несколько дней она мне звонит: «Надо нам встретиться». Я к ней приехала, и она говорит: «Я тут познакомились с женщиной, она мне предлагает у нее пожить. Места там хватает. У нее свой дом. Это в Алабино». – «Давай я с тобой поеду». – «Нет, ты лечись. Приедешь потом». Я посадила ее на электричку, она села у окна и смотрит на меня, как будто давно не видела. Я не выдержала и вскочила в вагон: «Что с тобой?» – «Не обращай внимания». Помахала ей, она уехала. А вечером звонят: «Вы – Маликова Юлия Борисовна?» – «Я Маликова». – «Вам звонят из милиции. Скажите, а Людмила Маликова кем вам приходится?» – «Это моя мама». – «Вашу мать сбил поезд. В Алабино…»

Всегда она была внимательна, если шел поезд… очень боялась… Попасть под поезд она боялась больше всего. Сто раз голову повернет: идет – не идет? И вот… Нет, это не случайность… не несчастный случай… Купила бутылку водки… чтобы не так было больно и страшно, и бросилась… Она устала… просто устала… Устала от такой жизни… «от самой себя»… Это не мои, это ее слова. Я каждое слово ее потом вспоминала… (Плач.) Поезд ее долго тащил… Привезли в больницу, час она еще пролежала в реанимации, но спасти ее было невозможно. Мне так и сказали… Увидела я ее уже в гробу, уже одетую. Все было ужасно… еще Женьки у меня не было… Если бы я была маленькая, она бы меня не оставила. Никогда… этого бы не случилось… В последние дни она мне часто говорила: «Ты уже большая. Ты уже выросла». Зачем я выросла? (Плач.) Я осталась одна… Так и жила…. (После долгого молчания.) Если у меня будет ребенок, я должна быть счастливой… чтобы он запомнил счастливую маму…

Женька… Женька меня спас… Я его всегда ждала… В приюте мы мечтали: живем здесь, но это временно, а скоро будем жить как все, у нас появится семьи – мужья, дети. Будем сами покупать себе кексы, не по праздникам, а когда захочется. Очень хотелось… Семнадцать лет… мне исполнилось семнадцать лет… Вызвал к себе директор: «Тебя уже сняли с питания». И – молчит. После семнадцати лет из приюта отправляли в жизнь. Иди! А идти было некуда. Работы нет, и вообще ничего нет. И мамы нет… Я позвонила тете Наде: «Наверное, я к вам приду. Из приюта меня уже отправляют». Тетя Надя… если бы не она… ангел-хранитель… Это была не родная мне тетя, это сейчас она стала роднее родных и свою комнатку в коммуналке мне завещала. Сейчас… да… Когда-то она жила с моим дядей, но он давно умер, они не были мужем и женой, жили гражданским браком. Но я знала, что они жили в любви. К такому человеку можно прийти… Если человек знал любовь, к нему можно всегда прийти…