— Мне стыдно за тебя.

Мне показалось, что он заплакал. Он побежал к себе и захлопнул за собой дверь. Мы больше не видели его до следующего утра.

У него было доброе сердце, и на следующий день он проснулся в раскаянии. Он позвал из своей спальни Анну. Она вошла и села возле него на кровать. Она пробыла у него довольно долго. Они обнимались и разговаривали. Когда они спустились вниз, было ясно, что оба плакали.

— Прости меня, Рэй, — попросил он.

— Ты меня тоже прости, Алан, — сказал я.

За завтраком он задавал вопросы. Помимо прочего, Анна объяснила значение цифр на его руке. (Он видел их всю свою жизнь и никогда раньше не задумывался, что они означают.) Анна рассказала ему про «команду Долли», преуменьшив угрозу. Рассказала о своей организации, о своем участии, об их миссии упразднить клонирование людей и в самом конце — об их планах на него. Когда она ответила на его вопросы (на один — «Что будут делать с другими клонами?» — она ответить не смогла), Алан встал из-за стола. Посмотрел на нас и очень спокойно произнес:

— Я этого не хочу.

Через несколько дней мы переехали в Калгари, где поселились в тесной и невзрачной квартире с двумя спальнями, расположенной на первом этаже на Четырнадцатой улице, на юго-западе. Если не считать номер в мотеле Тандер-Бея, где мы провели только одну ночь, это было самое паршивое место из всех наших домов в Канаде. Нам с Аланом снова пришлось делить одну спальню, и теперь, после того как он узнал о нашей с ним внезапной, ужасной, ненадежной близости, это оказалось гораздо труднее, чем в прошлый раз в Отаве, когда мы были совершенно чужими друг другу, он был плохо знаком с миром, сторонился всех и проявлял открытую враждебность, особенно ко мне. Кем и чем я оказался для него? Путь из Риджайны в Калгари был долгий, двенадцать часов, почти пятьсот миль. Мы сидели в грохочущем четвертьтонном грузовичке. Высокий пригнал его нам перед отъездом из Риджайны. Анна и я попеременно вели машину, пока другой ютился в середине, прижав колени к груди, а Алан тихо и мрачно сидел у окна. Мы все были мрачны. Высказанная правда отдалила нас и даже, чего никто не ожидал, сделала опасными друг для друга.

В первую неделю пребывания в Калгари у меня случился еще один инфаркт, на этот раз более серьезный, чем первый. Мы с Аланом стояли на улице перед домом и ждали. Никому из нас, насколько я помню — хотя я помню о том дне очень мало, — не хотелось разговаривать. Анна пошла за машиной. Было утро, начало июня, тепло и солнечно. На западе виднелись горы, до сих пор покрытые снегом. Калгари оказался для нас печальным местом, но расположен был очень красиво. В то утро мы собирались поехать в центр города, в ювелирный магазин на Стивен-авеню. Накануне вечером мы пытались придумать какой-нибудь способ, хотя бы символический, чтобы подчеркнуть личность Алана, и Анна решила, что мы купим ему перстень-печатку и выгравируем на нем инициалы — АГ. Она поделилась своей идеей с Аланом и со мной. Я думал, что это хорошая мысль, хотя не считал, что это заставит Алана почувствовать себя лучше или лучше отнестись к своей сложной реальности. (Дело обстояло именно так. Существовал ли он, мог ли он существовать, если я и без того уже существовал?) Алан принял это уклончиво, не возражал, но и не проявил энтузиазма. На тот момент мы не замечали, чтобы он вообще проявлял к чему-то энтузиазм. Возможно, еще и потому, что ни он, ни я никогда не жили по-настоящему.

Подъехала Анна в грузовичке. Я открыл дверцу, чтобы подняться в кабину — это было мое самое большое усилие. И тут же, как потом рассказала Анна, потерял сознание. Падая, я ударился головой о подножку. О том, что случилось дальше — вплоть до того момента, когда я пришел в себя, — я знаю со слов Анны, посещавшей меня в больнице.

Когда она пришла в больницу первый раз, я находился под действием успокоительных и снотворных препаратов и ни на что не реагировал. Во время второго ее визита, через два дня после происшествия, я еще лежал в кровати, опутанный проводами и трубками, но мы уже могли поговорить.

— Ты застонал, — сказала она, — закричал так, словно у тебя разрываются внутренности. Потом упал. Ты сильно ударился головой, когда упал.

— Я заметил, — сказал я. — Прости. Наверное, это было жуткое зрелище.

— Это было страшно. Алан испугался. Когда он услышал, что ты закричал, и увидел, что ты упал, он завопил: «Помогите ему! Помогите ему! Помогите ему!» Он кричал, не переставая. Как будто обезумел. Оборачивался во все стороны, словно пытался понять, откуда ждать помощи. Потом выскочил на дорогу и попытался остановить машину.

— Как я сюда попал?

— Произошла удивительная вещь, — сказала она. — Совершенно неожиданно к нам подбежали какой-то парень и его жена. Молодая пара, чуть старше Алана. Они были в двух кварталах отсюда, как они сказали, и услышали крики Алана о помощи. Молодой человек умел делать искусственное дыхание, и он занялся тобой. Его жена вызвала полицию, а я пыталась успокоить Алана. Когда приехала «Скорая помощь», ты уже дышал.

— Бедный парень, — проговорил я.

— Я записала их имена.

— Я имею в виду Алана.

— О. Да. Я понимаю, — сказала она.

— Только этого нам не хватало.

— Да, ты свалился не вовремя.

— Думаю, он рад, что я убрался с его пути.

— О нет, Рэй, — возразила Анна. — Он тебя любит.

— Мне так не кажется, — сказал я.

— Конечно, любит.

— Он любит тебя.

— Конечно, он меня любит, — согласилась она. — И тебя тоже.

— Да ладно, оставь, — ответил я. — Я занял его место. Я, так сказать, проклятие его существования.

— Это верно, — кивнула она. — Но он все равно тебя любит. Я знаю, что любит.

— Кстати, где он?

— В комнате ожидания. Там дежурит хорошенькая помощница медсестры. Он на нее смотрит.

— Ничего, что он там один?

— Думаю, ничего, — сказала она. — Надеюсь.

— Может, тебе лучше вернуться?

— Через минуту.

— Ты боишься, что он расскажет? — спросил я.

— О том, что он — клон?

— Да.

— Конечно, боюсь. Я говорила с ним об этом. Объяснила, что опасно рассказывать об этом.

— Он понял?

— Похоже, да, — кивнула она. — Думаю, он никому не скажет. Не могу себе представить, что он это сделает.

— Он хочет прийти сюда?

— Он боится, — сказала она. — Он боится к тебе идти.

— Мне бы хотелось его увидеть.

— Может быть, в следующий раз. Дай ему время.

Когда я в первый раз пришел в сознание, меня посетил главный врач отделения кардиологии, надменный элегантный египтянин лет сорока. Он объяснил, что со мной случилось. Это был инфаркт, который он назвал обширным. Мне повезло, что я остался жив. Если бы не вмешательство моего доброго самаритянина, я бы уже умер.