Он сообщил, что на моем сердце обнаружили большой рубец, и потребовал, чтобы я рассказал ему о предыдущем приступе. Я ответил, что впервые это произошло год назад, в августе.

— И что тогда сказал ваш врач о вашем состоянии?

Он говорил так, словно читал опросник. Как будто ни я, ни мое состояние не стоили времени и сил, затраченных на произнесение этих слов.

— Он сказал, надо подождать, пока спадет воспаление, прежде чем оценить степень повреждения.

— И какое заключение он сделал?

Возле моей кровати стоял стул, но врач предпочел стоять на протяжении всего разговора.

— Я к нему не попал, — сказал я.

— В смысле?

— К тому времени я уехал в Канаду. С тех пор я жил здесь.

— В Калгари?

— В разных местах, — ответил я.

— Вы не думали о том, чтобы проконсультироваться у врача?

— Нет.

— Вы принимаете сердечные препараты?

— Врач в Нью-Гемпшире выписал мне лекарства. Я принимал их, пока они не закончились. Больше я не пошел за рецептом.

— Должен сказать, мистер Грей, что вы ведете себя безответственно. Вы подвергаете себя серьезной опасности.

— Я знаю.

— Мне нужна фамилия врача, лечившего вас после первого инфаркта. Я хочу с ним поговорить. Вы сказали, он живет в Нью-Гемпшире?

— Да.

— Хотя вы живете в Небраске?

— Я не живу в Небраске. Я — не мистер Грей.

— Если позволите, эта информация взята из ваших водительских прав, — вздернул он бровь.

— Я понимаю. Эта информация фальшивая.

Похоже, в нем проснулся интерес.

— Как же так получилось? — спросил он.

— Не хочу объяснять, — сказал я. — Даю вам честное слово, что я совершенно безобиден и не замышляю ничего дурного.

Повреждения моего сердца были обширными.

— Ваше сердце изношено, — заявил он.

По его мнению, мне нужно было делать пересадку, и как можно скорее. Он спросил меня, являюсь ли я по крайней мере американским гражданином. Я ответил, что да. Тогда он спросил, есть ли у меня клон. Я сказал, что есть. Он даже не сделал попытки скрыть свое неодобрение.

— Кто бы вы ни были, — сказал он (я назвал ему свое имя; оно понадобилось бы ему, если он собрался поговорить с моим врачом в Нью-Гемпшире.) — Кто бы вы ни были, — повторил он, — мы не будем проводить эту процедуру здесь. Должен вам сказать, что ни одна больница в стране этого не сделает.

В Канаде, объяснил он, очень длинная очередь на жизнеспособные сердца, значительно превосходящая наличие таких сердец. (Не то что в Америке, конечно. Там много сердец.) Поскольку я, во-первых, американец, а во-вторых, имею клона, меня занесут в самый конец списка и оставят там. Самое большее, что он может сделать, это поддерживать меня в стабильном состоянии, пока не будет подготовлена операция, которую проведут в США.

— В Мизуле есть университетская больница, — сказал он, — а еще первоклассная больница в Спокане. Я знаю хирургов обеих больниц, и города расположены довольно близко.

— Вы считаете, мне нужна операция, — проговорил я.

— Да. Если хотите жить. А я полагаю, что хотите. Вам создали клона.

— Двадцать пять лет назад, — сказал я.

— Поменяйтесь с ним сердцами.

Это была глупая шутка. Безвкусная. Он понял это сразу же, как только произнес эти слова. Он не засмеялся, не извинился, словно отменил свои слова, игнорируя их. Эти слова он использовал прежде, по-видимому, в более обнадеживающем контексте. Я не возражал против шутки — меня оскорблял этот человек с безупречным маникюром и запонками, которому нравилось стоять надо мной.

— Ладно, — сказал я. — Сколько я проживу?

— Без операции?

— Пока вы не сможете провести ее здесь.

— Я могу внести вас в список, — сказал он. — Это все, что в моих силах. Скажу сразу, что вы можете не дождаться ее.

— Сколько?

— Месяц или два. Три месяца максимум. Если будете лежать в постели, поменьше двигаться, не напрягаться, принимать лекарства. Не могу сказать наверняка. Ваше сердце может остановиться завтра.

— Когда я смогу вернуться домой?

— Вы имеете в виду, в Нью-Гемпшир? Я бы вам не советовал. Вы не перенесете дорогу.

— Я имею в виду сюда. В Калгари. Когда я смогу уйти из больницы?

— О вас есть кому позаботиться?

— Есть, — ответил я.

— Мы должны понаблюдать вас еще несколько дней. Потом выпишем, если состояние будет стабильным.

— Ладно, — сказал я. — Внесите меня в список.

Я ждал второго визита Анны — второго, во время которого я был в сознании, — чтобы передать ей слова кардиолога. Алан снова решил остаться в комнате ожидания.

— Помощница медсестры?

— Нет, — улыбнулась Анна. — Сегодня дежурит пожилая женщина. Она дала Алану чупа-чупс. Они смотрят телевизор. С ним все в порядке.

Она поставила в ногах кровати небольшую спортивную сумку.

— Я тут кое-что принесла. Пижаму, туалетные принадлежности. Журналы. Леденцы. Тапочки.

— Ты принесла леденцы?

— Не помню, — сказала она, присаживаясь на край кровати. — Просто собрала кое-что.

— Спасибо.

— Еще принесла твои очки. — Она вытащила их из сумки и положила на тумбочку. — Он хочет повидаться с тобой, Рэй. Не думай, что не хочет.

— Я ничего не думаю. Я тоже хочу с ним повидаться.

— Может быть, завтра.

— Когда он будет готов, — сказал я. — Врач говорил с тобой?

— Я — твоя жена.

— Правильно, — кивнул я. — Погоди. Мне надо пописать.

— Позвать медсестру?

— Я сам умею.

Я пошарил левой рукой, нащупал соответствующее устройство и надел его под одеялом на член.

— Итак, — проговорил я. — Что он тебе сообщил?

— А что он сообщил тебе? — вопросом на вопрос ответила Анна.

— Кучу радостных известий. Мое сердце изношено. Без лишних подробностей. Нужна пересадка. Без нее я проживу не больше нескольких месяцев.

— Мне так жаль, Рэй. — Она коснулась тыльной стороны моей правой ладони, стараясь не задеть иглу капельницы. — Мне он говорил, три месяца.

— Максимум. Что ты о нем думаешь?

— О враче?

— Высокомерное ничтожество, — сказал я.

Анна улыбнулась.

— У тебя проблемы с мужчинами.