Когда Лариса Рейснер умерла, Виктор Шкловский откликнулся коротким, как всегда, эссе:

«Она была талантлива и умела жить. Никогда не сердилась на жизнь. Люди думают, что они съедят жизни много, а только пробуют. У Рейснер была жадность жизни. И в жизнь она все шире надувала паруса.

Путь у нее был вполветра, вразрез… Я был во враждебном лагере. Когда я передумал и вернулся, Лариса встретила меня, как лучший товарищ. Со своей северной, пасторской манерой и как-то хорошо. Потом она ушла с флотилией на Волгу. Она упаковывала жизнь жадно, как будто собиралась, увязав ее всю, уехать на другую планету. Это был настоящий корреспондент, который видел не глазами редакции».

На съездах Лариса не раз слышала Ленина. По свидетельству современников, она была под властью ленинской магии и ума. Интересное первое впечатление о Ленине оставил А. Луначарский:

«Лично на меня с первого взгляда он не произвел слишком хорошего впечатления. По наружности он показался мне чуть-чуть бесцветным… Когда читал реферат в Париже о судьбах русской революции и русского крестьянства… преобразился. Огромное впечатление на меня произвела та сосредоточенная энергия, с которой он говорил, эти вперенные в толпу слушателей, становящиеся почти мрачными и впивающиеся, как бурава, глаза, это монотонное, но полное силы движение оратора, то вперед, то назад, это плавно текущая и вся насквозь зараженная волей речь… Воля, которая всякую частную задачу устанавливала как звено в огромной мировой политической цели…

…Этот ключ сверкающей и какой-то наивной жизненности составляет рядом с прочной шириною ума и напряженной волей – очарование Ленина, очарование его – колоссально… Люди как-то своеобразно влюбляются в него. Самых разных калибров и духовных настроений – от такого тонкого вибрирующего огромного таланта, как Горький, до какого-нибудь косолапого мужика… от первоклассных политических умов до какого-нибудь солдата и матроса, вчера еще бывших черносотенцами, готовых во всякое время сложить свои буйные головы за «вождя мировой революции Ильича»».

Двадцать пятого мая 1918 года начался мятеж чехословацкого корпуса, части которого растянулись по железнодорожной линии от Пензы до Владивостока. Этот корпус сформировался из военнопленных чехов и с декабря 1917-го считался иностранным легионом французской армии. По решению Франции и руководства Чехословацкого национального комитета корпус подлежал переброске в Западную Европу. Советское правительство дало согласие на перевозку корпуса по железной дороге, и не северным путем, как того хотели чехословаки, а через Сибирь и Владивосток. При непременном условии сдачи стрелкового оружия местным советским органам. Лидеры Антанты и Чехословацкого национального комитета еще раньше договорились об использовании корпуса в антисоветских целях. Оружие припрятывалось. За несколько дней легионеры и вышедшие из подполья белогвардейцы, монархисты, кадеты, эсеры (около 60 тысяч) взяли крупные города до Красноярска. Целью был захват Среднего Поволжья и Сибири. В начале августа из взятой Казани был увезен золотой запас Советской республики.

Второго августа в Архангельск вошли английские и французские корабли. В этот же день Япония опубликовала декларацию о начале интервенции на Дальнем Востоке, а 24 августа и Китай, хотя его войска уже раньше начали вести бои против красных частей. С вводом 14 августа английских войск в Баку Советская республика оказалась в замкнутом кольце вражеских войск. Советской оставалась только четвертая часть территории страны, отрезанная фронтами от своих продовольственных, топливных и сырьевых районов. Крестьянские восстания вспыхивали во многих точках России, началась Гражданская война. Николая II с семьей весной 1918 года переводят из Тобольска, где он жил с весны 1917 года по приглашению тобольского архимандрита Гермогена, друга Распутина, – в Екатеринбург. Увозят якобы от огня Гражданской войны – к огню расстрела в ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге.

Шестнадцатого июля Федор Раскольников назначается членом Реввоенсовета Восточного фронта, а также членом партийно-следственной комиссии, он уполномочен отстранять от всякой партийной и советской работы, исключать из партии тех ее членов, деятельность которых не сможет соответствовать «задачам партии и требованиям момента».

Лариса уедет с ним. В газете «Гражданская война» 21 июля опубликован ее очерк «С пути». У нее – направление в штаб армии. До отъезда на Воздвиженке, 9, формируются красноармейские матросские отряды.

На Воздвиженке или в другом месте, где была, по словам Бориса Пастернака, «одна из казарм революционных матросов», случайно встретились и познакомились Борис Леонидович и Лариса Михайловна.

«Жизнь в Москве неистово полыхала… Я пошел, чтобы взглянуть в переменчивое лицо революции. Странно – среди матросов была женщина. Я не разобрал ее имени, но когда она заговорила, сразу понял, что передо мной удивительная женщина. Узнав, наконец, что моя собеседница – Лариса Рейснер, я завел разговор о Рильке… Лариса Рейснер напечатала незадолго до незабываемого дня, приведшего меня в матросскую казарму, в одном литературном журнале статью о Рильке (Летопись. 1917. № 7–8. – Г. П.).

С улиц в помещение, где мы сидели, куда приходили и откуда выходили матросы, пробивался гомон революции, а мы сидели и читали друг другу наизусть стихи Рильке. Это был особенный час, незабываемый час. Ныне они мертвы, а должны были оба жить», – рассказывал Б. Пастернак австралийскому писателю-эмигранту Фрицу Брюгелю (Гора Й., Пастернак Б. К истории одного перевода // Вопросы литературы. 1979. № 7).

Вспоминает Варлам Шаламов:

«Через много лет я заговорил о Рейснер с Пастернаком.

– Да, да, да, – загудел Пастернак, – стою раз на вечере каком-то, слышу чей-то женский голос говорит, да так, что заслушаться можно. Все дело, все в точку. Повернулся – Лариса Рейснер. Ее обаяния, я думаю, никто не избег. Когда умерла Лариса Михайловна, Радек попросил меня написать о ней стихотворение. И я его написал.

– Бреди же в глубь преданья, героиня.

– Оно не так начинается. – Я уже не помню, как оно начинается. Но суть в этом четверостишии. Теперь, когда я написал «Доктора Живаго», имя главной героине я дал в память Ларисы Михайловны…» (Шаламов В. Двадцатые годы. Заметки студента МГУ // Юность. 1987. № 11).

С 1915-го по весну 1917 года Борис Пастернак служил на севере Пермской губернии, где бывали Чехов и Левитан, а также в Тихих горах на Каме, на оборонных заводах. Летом

1918 года на Каме находилась белая флотилия адмирала Г. Старка, недавнего офицера Балтийского флота. С Балтики по Беломорскому каналу переправлялись три миноносца на Волгу, на Каму, на красную флотилию, которой до 23 августа, до назначения Ф. Раскольникова, будет командовать Н. Маркин, любимый матросами балтиец. К Маркину собирается 17-летний Всеволод Вишневский. Через два месяца Лариса Рейснер вместе с Волжской военной флотилией окажется на Каме.