Во многих волжских городах вооружались речные пароходы, чтобы стать канонерскими лодками Волжской флотилии. Прибывали отряды матросов Балтийского и Черноморского флотов, авиаторы с гидросамолетами. Первый бой на Волге с чехословаками состоялся у Сызрани в конце мая.

У адмирала Балтийского флота Георгия Старка, которому предстояло воевать с красными, уже была белая флотилия.

Георгий (Юрий) Карлович Старк (1878–1952) закончил Морской корпус в 1898 году. Первые награды получил за Цусимское сражение лейтенантом на крейсере «Аврора». В 1912 году получил в командование эсминец «Сильный», затем «Страшный». В Первой мировой войне командовал Минной дивизией в звании контр-адмирала. Особенно прославился в Моозундском сражении. 3 апреля 1918 года увольняется и под угрозой ареста, оставив в Петрограде семью, уезжает на восток. Гражданскую войну закончит командующим Сибирской флотилией. Эту флотилию, перегруженную беженцами и войсками из Приамурья, он выведет в Корею. Отказавшись от службы на иностранных кораблях, станет парижским таксистом. На стенах его комнаты всегда будут висеть фотографии любимой «Авроры». С 1949 года станет жить в Русском доме (для престарелых) в Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем до смерти в 1952 году.

На знаменитом русском кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа с 1940-х до 1952 года священником будет служить сын Старка – Борис Георгиевич, родившийся в Кронштадте в 1909 году и выросший в Финляндии. После Второй мировой войны сын найдет отца. Вскоре выйдет указ о гражданстве, Борис Старк и его жена получат советские паспорта, но останутся ухаживать за больным отцом. В 1952 году Сталин разрешит Борису Старку и двум его сыновьям вернуться на родину. Борис Георгиевич будет служить в Ярославле, в 1957 году побывает на «Авроре». За 35 лет жизни в Ярославле не испытает никаких притеснений. За воспитание любви к отечеству будет награжден Патриаршим крестом. Один его сын (внук адмирала) представляет Русскую православную церковь в Бельгии, другой – в Бейруте.

В «белой» судьбе Георгия Карловича Старка покаяние и примирение получилось на редкость полным.

Вернемся в 1918 год. 12 июля вышли из Нижнего Новгорода на фронт два первых парохода. На одном из них находился Федор Раскольников. Но на фронт не попали из-за измены капитана Тихонова. Перебежчиком стал капитан и другого парохода – Трофимовский.

Отбирал пароходы и катера у судовладельцев моряк Балтийского флота Николай Маркин (первый красный министр иностранных дел, опубликовавший в ноябре 1917 года тайные соглашения царского правительства с европейскими странами). На суда устанавливались пулеметы, морские орудия. Организация была трудной из-за волокиты многих военных учреждений, из-за саботажа инженеров и рабочих, считавших, что Волга должна оставаться нейтральной.

Двадцать седьмого июля Ф. Раскольникова назначили командующим всей охраной и обороной водных путей на Волге. 6 августа белочехи взяли Казань, восстали рабочие Ижевского и Боткинского заводов, сопротивлялись даже монахи Свияжского монастыря. Красноармейские отряды охватила паника, многие покидали фронт. Об этих днях Лариса писала родителям:

«Мои радости, дело было так. Вы, наверное, знаете, что из проклятой Казани мы ушли вполне благополучно. Я с печатями и важными бумагами в 6 часов (со мной были оба Миши), и Федя в 9 часов уже с боем, в последние минуты пробился к шоссе. Через 3 дня мы были в Свияжске (в штабе) – о Феде стало известно, что он попался в плен и сидит в Казани. Тогда мы с Мишей взяли лошадей и пробрались в Казань вторично. Поселились у пристава – черносотенца, и все шло хорошо. Часами (с забинтованной головой) торчала в их штабе и очень скоро выяснила, что Федя спасся.

К сожалению, Мишу, по доносу соседа из гостиницы, узнали и арестовали где-то в городе. Нет его день, нет два, я без гроша денег, без паспорта. Пристав настоятельно предлагает проводить меня в штаб «для справок». Пришлось пройти. В штабе, где я часами справлялась о мифических родственниках, меня сразу узнали. Сравнили фамилии – не сходятся. Ваш паспорт? Нету. Начался ужасающий, серый, долгий допрос. Допрашивал японец-офицер. Никогда не забыть канцелярию, грязный пол и вещи уже «оконченных» людей на полу по углам. Целые кучи.

На минуту мой палач ушел в соседнюю комнату, направо за прокурором. У часового потухла папироска, он вышел закурить налево. Осталась большая, заколоченная войлоком, зимняя дверь посередине. Я ее рванула, вырвала с гвоздями и оказалась на лестнице, потихоньку сошла вниз, сорвала с головы бинты, попала на улицу. Тихим шагом до угла, потом на извозчика. Куда же, Боже мой, ехать? И вспомнила Булыгина, белогвардейца, с которым ехала когда-то в Казань. Застала дома – они дали мне платье кухарки, 5 рублей, и я скоренько побежала к предместью. В четырех верстах, отшутившись неприличными шутками от двух патрулей, набрела на нашу цепь. Так чудом спаслась, а бедный Миша погиб. В Свияжске узнала, что Раскольников жив».

В этом письме нет подробностей, которые Лариса записала в очерке «Казань», напечатанном в газете «Известия» под рубрикой «Письма с Казанского фронта в 1918 году». Где-то на хуторе Ларисе пришлось принимать затянувшиеся роды, хозяин в благодарность отвез ее к приставу в Казань. Но чего нет ни в каких текстах, так это, естественно, целей разведки: узнать не только о Раскольникове, других пленных и погибших товарищах, но и о захваченном «чехо-сербо-японо-казано-татарскими патриотами» (Лариса Рейснер) золотом запасе России.

Первая глава «Фронта» – единственная, где Лариса еще рассказывает о себе, потом люди и события Гражданской войны будут перенасыщать ее очерки. Но вот маленькая деталь, так живо высвечивающая характер Ларисы Рейснер: «…И вдруг какой-то лихой комендант озлобленно плюет на открытую рану. „Ну, ваш-то, наверное, цел – напрасно беспокоитесь. До Парижа успел добежать“. Через минуту он стоит, облитый горячим чаем, красный, удивленный и злой, но это ничего не меняет. Все окрашивается в черный цвет, во всяком вопросе чудится обидный намек».

Первый военный опыт – полная неразбериха поражения, никакой связи между отрезанными друг от друга и штаба отрядами и слухи, слухи. Лариса оказалась одним из первых, если не первым разведчиком, добывшим важные сведения. Письмо родителям продолжается так: «Троцкий вызвал меня к себе, я ему рассказала много интересного. Мы с ним теперь большие друзья, я назначена приказом по армии комиссаром разведывательного отдела при штабе (прошу не смешивать с шпионской контрразведкой), набрала и вооружила для смелых поручений тридцать мадьяр, достала им лошадей, оружие и от времени до времени хожу с ними на разведки. Говорю с ними по-немецки».

В этой роли видела Ларису Елизавета Драбкина: «Впереди на вороном коне скакала женщина в солдатской гимнастерке и широкой клетчатой юбке, синей с голубым. Ловко держась в седле, она смело неслась по вспаханному полю. Это была Лариса Рейснер, начальник армейской разведки. Прелестное лицо всадницы горело от ветра. У нее были светлые глаза, от висков сбегали схваченные на затылке каштановые косы, высокий чистый лоб пересекала суровая морщинка. Ларису Рейснер сопровождали бойцы приданной разведке роты Интернационального батальона».