Борис Пастернак признавался в «Людях и положениях»: «Сколько бы я ни разбирал и ни описывал его особенностей, я не дам о Рильке понятия, пока не приведу из него примеров, которые я нарочно перевел для этой главы…»

В вестибюле матросской казармы в начале Гражданской войны стоят два интеллигента и по-немецки друг другу что-то говорят. А ведь немецкий фронт опять существует. Докажи потом, что они читали стихи Рильке. Вот уж действительно, как сказал Шкловский, путь у Ларисы Рейснер был вполветра, вразрез.

В романе «Рудин» есть признание Ларисы об отце, по сути, о себе самой: «Но в жизни людей, перешедших с правого берега на левый, есть скрытая трагическая черта, особенно, если они покидают прежний лагерь без покаяния и пришибленного стыда за свое рождение, за жестокое превосходство класса, которому принадлежат по роду, по корням, по имени, если деклассированный – не кающийся дворянин, а гордый герценовский rеfugie (изгнанник. – Г. П.) – не хочет нести ответственности за грехи предков, ему приходится тяжело. Он – отверженец, поставленный вне закона, ненавидимый «своими» как изменник, и никогда не сольется с новой средой – как бы верно ни служил ее знаменем. Его оценят как союзника, как бойца, но руку, которую он протянет в порыве старой, барской, рыцарственной романтики, – ее не примут. Тут нет ничьей вины: в среде политических бойцов, которых знание Макиавеллиевых истин давно отучило от культа порывов, прямолинейная честность и окостенелая принципиальность, которая не может согнуться ни для гибкого строения партий, ни для фехтовальной быстроты и изменчивости парламента и печати, неудобна, смешна и обременительна. Поэтому деклассированные так и остаются стоять одни в неловкой позе, с бескорыстным пафосом, который звучит нелепо и еще более нелепо отскакивает от холодной тактики, от спокойных приемов политической борьбы. Каторга и война одни уравнивают и очищают: за общей решеткой и под пулями забываются все тайные неприязни и люди действительно становятся братьями».

Федор Раскольников 16 июля назначен членом Реввоенсовета Восточного фронта. Положение на Восточном фронте тяжелое. 10 июля командующий этим фронтом, левый эсер Муравьев поднял мятеж против советской власти в Симбирске. Регулярных частей Красной армии тогда было еще мало. Воевали отряды из рабочих и беднейших крестьян. Каждый отряд воевал сам по себе. Многие еще не умели правильно обращаться с оружием. Анархия в этих отрядах была популярна. Требовалось время, чтобы создать батальоны, полки, армии, аппарат управления, снабжения. Нужны были комиссары. К октябрю 1918 года Белая армия имела 200 тысяч человек, Красная – 40 тысяч. Одна только Америка передала белым 200 тысяч винтовок, миллионы патронов, снарядов, обувь.

В очерке «Свияжск», вошедшем потом в книгу «Фронт», Лариса Рейснер писала: «При этом надо помнить, что работать приходилось в 1918 году, когда еще бушевала демобилизация, когда на улицах Москвы появление хорошо одетого отряда красногвардейцев вызывало настоящую сенсацию. Ведь это значит идти против усталости 4-х лет войны, против течения, против вешних вод революции, разносивших по всей стране обломки аракчеевской дисциплины, бурную ненависть ко всему, что напоминало старый офицерский окрик, казарму и солдатчину. Не среднее становилось нормой обязательной для всех, а именно лучшее, гениальное, выдуманное ими самими в самый горячий и творческий момент борьбы».

Лариса выехала на фронт, в Казань, вместе с мужем. Уже 21 июля в газете «Гражданская война» появляется ее очерк «С пути».

Шестнадцатилетняя Елизавета Драбкина тоже была под Казанью, в Свияжске, и в своей документальной повести «Черные сухари» описала и встречу с Ларисой Рейснер, и творчество юных красноармейцев:

«Очень быстро наш овин обрел обжитой, советский, коммунистический вид… развесили самодельные кумачовые плакаты с лозунгами, принятыми после жарких дебатов:

Вспомни, кем ты был, и тогда поймешь, что ждет тебя, если ты не победишь!

Солдат революции, это значит, что твой главнокомандующий – революция!

Твоя молитва состоит всего из четырех слов: пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Твой воинский устав тоже состоит из четырех слов: мир хижинам – война дворцам!»

Е. Драбкина пишет о гимназисте, взятом в плен, который «смотрел на нас полными ненависти глазами. Он отказался отвечать на вопросы и, выходя из овина, его вели в штаб армии, а он думал, что на расстрел, – громко крикнул:

– Да здравствует Учредительное собрание!»

За эту идею ушли воевать однокурсники Ларисы Рейснер по университету: поэт Вивиан Итин, ее друг; поэт Георгий Маслов, погибший от тифа в колчаковской армии.

В. Итин посвятил Ларисе Рейснер поэму «Солнце сердца», где отразился весь ужас братоубийственной Гражданской войны:

Перед отъездом на фронт в морском штабе на Воздвиженке, 9, произошла еще одна встреча Ларисы с Львом Никулиным: «Перед последним рукопожатием внезапный вопрос Ларисы Михайловны: „Вы принесли? (это о синильной кислоте). Все же я женщина. Если обезоружат…“» Никулин не принес, а война пощадила Ларису.