показали, что Художник отправился в Хапо-Ое, затем в Лимес. Но идея ехать туда была не так хороша, как мне представлялось: ни один кападонец не выдал бы этого убийцу, даже если бы на его счету были тысячи жертв. Потому что я – карнаби.

Элейн фыркнула:

– Конечно! Глупо было расхаживать по Лимесу в этой синей форме. Вы могли тыкать пальцем в глаза прохожим, и то желающих помочь было бы больше.

Оддин печально усмехнулся.

Она встала.

– Означает ли сказанное вами, что я не подхожу под описание возможной жертвы? И все-таки могу ходить одна?

– Разумеется, нет. Нет никаких гарантий, что, оказавшись без подходящей кандидатуры под рукой, он не сойдет с ума окончательно и не попытается убить другую девушку.

Элейн снова бросила взгляд на стол и невольно заметила любопытную запись на пергаменте.

– «Покайся в грехах, и на тебя снизойдет свет», – прочитала Элейн. – Сказания Глен Мора?

Оддин протянул вопросительное: «Мм?» Она ткнула пальцем в лист с рисунком. Длинная полоса кругов, волнистых линий, квадратов и прочих символов складывалась в строчку, которую Элейн скорее вспомнила, чем поняла.

– Необычно видеть здесь, в Мидленде, строки из «Сказаний Глен Мора»; они считаются нашим, кападонским наследием.

Оттолкнувшись от подоконника, Оддин в два шага оказался рядом со своим столом. Нависнув над Элейн, всерьез испугавшейся, что он сейчас ударит ее, спросил:

– Это имеет для вас какой-то смысл?

– Конечно, это же запись на языке древних, – дернула Элейн плечом, словно не видя в этом ничего особенного.

Да, она была прачкой, но ведь родилась дочкой главы клана. Это высокий статус, в деревне все к ней относились по-особому. Холили, лелеяли, обучали всем наукам, необходимым юной девице. Разумеется, язык древних входил в их число.

– В Мидленде его не изучают. Он считается… языком дикарей, – чуть виновато уточнил Оддин, а затем схватил стопку пергаментов и сунул ее в руки Элейн. – Пожалуйста, переведите!

– «Ищи прощения среди труда» … то есть «в труде» … «через труд». Имеется в виду тяжелая физическая работа, а не просто усердие, – пояснила она следующую надпись. – «И придет он, и изгонит бездну». А здесь: «Ты есть бездна». Все эти фразы из «Сказаний Глен Мора», одного из немногих дошедших до нас произведений на языке древних.

– Отличная, должно быть, история! Добрая. Светлая.

Оддин выглядел очень возбужденным. Элейн с сомнением смотрела на то, с каким счастливым видом он подписывал все рисунки.

– Удивительно, как моя светлая голова не нашла решения такой простой задачке. Пускай другие не сообразили, но я?.. – недоумевал он. – Язык древних! Мы все считали, что это просто орнамент. Я даже искал его среди характерных узоров разных племен, думал, смогу выяснить происхождение убийцы. Именно эти символы были оставлены на телах жертв, и я наконец знаю, что они означают.

– Да, это отличается от нашей письменности, – кивнула Элейн. – Учить язык древних было сложно, к тому же – не особенно интересно. В основном сохранились какие-то нравоучительные тексты вроде этого, и мне меньше всего хотелось читать их, когда другие дети играли на улице.

– Но, наконец, это принесло пользу! – заявил Оддин, сжав ее плечи. – Абсолютно стоило того.

Несмотря на полумрак комнаты, его лицо будто светилось от счастья. Элейн смущенно прочистила горло, отошла к камину.

– Неужели никто за все это время не понял, что это?

– Возможно, кто-то и понял, но среди карнаби считается, мм… позорно, что ли, знать язык древних. Никто бы не признался. А с кападонцами я это дело особенно не обсуждал.

– Понятно… И как вам это поможет? Во фразах нет никакого смысла.

Оддин прошелся по комнате.

– Нет, – согласился он. – Но уверен, это станет еще одной деталью мозаики, которая из разрозненных кусочков в итоге сложится в картину. У Художника должна быть причина вырезать это на коже жертв.

Элейн кивнула, соглашаясь.

– А еще можно предположить, что он кападонец, – добавила она.

Оддин кивнул, довольно улыбаясь. Но в одно мгновение его лицо изменилось, став более суровым.

– А вы не вздумайте больше так поздно гулять одна.

– Я не во вкусе Художника…

– Поверьте человеку, чья работа – оказываться там, где совершено преступление: в больших городах гниль в каждой щели, и вся она вылезает с наступлением сумерек.

Элейн вздохнула. Стоило ли сообщать этому человеку, что самый гнилой карнаби жил с ней под одной крышей и являлся его братом?

– Почему у меня ощущение, что вы сейчас подумали про Ковина? – чуть сощурившись, произнес он, а затем хлопнул себя по бокам. – Давайте-ка я провожу вас до дома. Хочу убедиться, что вы доберетесь невредимой.

Она лишь хмыкнула. А потом выдохнула:

– Вы – благородный конь!

Оддин оторопел:

– Не совсем понял: это оскорбление или…

– О нет. Не берите в голову. И, да, проводите меня, пожалуйста, не хотелось бы снова нарваться на полицейских.

Он хохотнул и, пробормотав: «Не того следует бояться», – предложил выйти из кабинета.

Они неторопливо шли по ночному Нортастеру. С наступлением темноты воздух в эти дни становился прохладным, и Элейн куталась в плащ, пытаясь расслабить спину и плечи, чтобы было не так холодно.

– Что вам нужно от моего брата? – нарушил тишину Оддин.

Элейн вздрогнула и внимательно посмотрела на спутника. Он был значительно выше нее и сейчас смотрел сверху вниз, но – даже в тусклом свете редких факелов было видно – без пренебрежения или злости. Его голос был ровным, лишенным всяких эмоций, кроме, может быть, любопытства.

– Ничего не ну…

– Вы проделали весь этот путь из Лимеса, чтобы устроиться в дом к человеку, которого избегает половина Мидленда? Послушайте, Элейн, для меня очевидно, что вы не глупы, а значит, понимаете, что из себя представляет Ковин Торэм. У вас была возможность сбежать, ничто тут не держит. Но вы остались. Почему?

Она вздохнула.

– Вы тоже знаете, что собой представляет Ковин Торэм. Для меня очевидно, вы не жестоки, а значит, понимаете: то, что он делает, недопустимо.

Оддин хмыкнул. Подняв руки, будто сдавался, он ответил:

– Но он мормэр и сын моей матери. Два этих обстоятельства вынуждают меня мириться с происходящим.

– Зато мне он никто.

– Элейн, он все еще мормэр…

– Перед Солнцем все равны.

Он чуть помолчал. Хотел было что-то сказать, но затих. Они миновали около пяти домов, прежде чем Оддин заговорил снова.

– Как, вы сказали, ваша фамилия? Из какого вы клана?

Элейн поняла: он сопоставил факты и пришел к каким-то выводам.

– Моего клана больше нет. Я просто Элейн из Лимеса.

Снова повисла пауза.

– Ковин имеет к этому отношение? – глухо спросил он.

Она встала, вынудив остановиться и его.

– К чему все эти расспросы, Оддин? Хотите