Анна-Франсуаза по-прежнему лежала перед ним. На её некогда прекрасном теле осталось всего несколько нетронутых участков кожи — лицо, шея, руки. Остальное было аккуратно нарезано и сложено в стопку, прослоённую тканью, которую принёс Жюль. Шарль посмотрел на свои руки: они были в крови и трупных отложениях.

По ноге стекала вязкая горячая жидкость.

«Ничего себе», — сказал месье Жюль. В глазах бывалого палача было удивление. Он не впервые сталкивался с человеком, лишённым кожи, но столь искусно проделанной работы не видел никогда. Граница, отделяющая нежную шею Анны-Франсуазы от окровавленного мяса на месте груди была абсолютно ровной, аккуратной, будто нарисованной на бумаге. Переплётчик стоял рядом и молча смотрел на Жюля. «Всё?» — спросил тот. «Да». — «Тогда я пойду за Дорнье». — «Да, идите». Жюль вышел.

Де Грези смотрел на дело рук своих. Он уже не видел Анну-Франсуазу, хотя лицо и волосы последней оставались нетронутыми. Анна-Франсуаза переселилась из этого изуродованного тела в аккуратную стопку кожи, сложенную на другом верстаке, у стены помещения. Шарль ещё раз осмотрелся, затем обратил внимание на тело Анны. Он попытался вызвать в себе те же ощущения, которые привели к возбуждению до того, — но не смог. Перед ним лежал просто труп, ничего особенного.

Дорнье спустился минут через пять. За это время Шарль нашёл в помещении бочку с водой, вымыл руки и сполоснул лицо, проверил, нет ли пятен на одежде: нет, всё в порядке, он работал аккуратно. Сойдя вниз, управляющий посмотрел на тело Анны и спросил: «Неужели понадобится столько кожи?» — «Я не знаю, сколько понадобится, взял с запасом». — «Ладно, мои требования вы выполнили, снаружи ничего видно не будет». — «Тело следует обложить компрессами, чтобы платье не намокало». — «Естественно, тут мы сами всё решим; но есть ещё один момент». — «Какой?» — «Герцог хочет посмотреть на человека, который будет делать книгу его дочери». — «Я уже виделся с герцогом». — «Когда?» — «Когда спас Анну». — «Да, конечно, но герцог пока этого не знает, и я, если честно, об этом не подумал; тем более вам будет проще найти общий язык». Шарль кивнул. «Пойдёмте». Дорнье направился вверх по лестнице, Шарль — за ним. «Кожу в таком виде можно транспортировать?» — спросил Дорнье. «Да». — «Тогда её перенесут в карету». — «Хорошо».

Они вышли из домика. Жюль стоял на крыльце. «Отнесите кожу в экипаж». Жюль кивнул. Они миновали двор и вошли через боковую дверь в левое крыло дворца. «Имейте в виду, — заметил Дорнье, — я не хотел, чтобы вы виделись с герцогом, он сейчас, как вы понимаете, несколько взбудоражен; я не берусь предсказать его реакцию на те или иные ваши слова и поступки; поэтому постарайтесь ограничиться минимальным количеством слов и телодвижений; вы меня поняли?» — «Да».

Они прошли в библиотеку. «Вот дверь в его кабинет, — сказал Дорнье. — Сначала зайду я, затем вы. Много времени аудиенция не займёт, хотя я не знаю, чего он от вас хочет. Будьте готовы ко всему». Шарль кивнул. Дорнье постучал, из-за двери донеслось: «Войдите». Управляющий исчез за дверью, следом вошёл переплётчик.

Герцог де Жюсси поднял глаза от бумаг и оглядел гостей. «Я вас знаю», — сказал он. «Да, господин герцог». — «Это вы спасли мою дочь года полтора назад». — «Да, это я». — «А я так и не заказал вам книгу, как обещал». — «Да». — «Что ж, — герцог поднялся, — значит, случай решил то, чего не смог решить я; теперь вы сделаете книгу; Дорнье сказал, что вам можно доверять». Повисла пауза; было бы странно, если бы Шарль сам сказал: да, мне можно доверять. Дорнье понял причину молчания де Грези и спас положение: «Я за него ручаюсь». — «Нет, Дорнье, так не годится, — сказал герцог, — я обращаюсь к вам, господин переплётчик, и я хочу услышать от вас: я сделаю лучший переплёт в мире, я создам шедевр». Де Грези поднял глаза. «Да, — сказал он, — я клянусь собственной жизнью, что этот переплёт будет лучшим из всех, которые когда-либо делал представитель моего цеха, и книга, которую он будет защищать, станет самой важной книгой из всех, когда-либо изданных». — «Вот так уже лучше, — сказал герцог, — и главное — не ошибитесь с книгой; я и сам не знаю, что я хотел бы видеть под вашим переплётом, но когда я увижу, я сразу пойму: это именно то, что нужно, или наоборот. Не ошибитесь». — «Я не ошибусь».

Герцог сел за стол, давая понять, что аудиенция окончена. Дорнье, стоявший чуть позади Шарля, открыл дверь; де Грези поклонился, повернулся и вышел из кабинета. Дорнье вышел вслед за ним, притворил дверь — и чуть не врезался в спину переплётчика, застывшего на месте. Перед Шарлем де Грези, точно напротив кабинета висел портрет герцогини Альфонсы д’Обильон, герцогини де Жюсси, написанный некогда для предсвадебной демонстрации герцогу. Она, статная, красивая, юная, смотрела с портрета прямо на переплётчика; ей было лет шестнадцать, её тонкая лебединая шея белела в красном кружевном воротнике пышного платья, зелёные глаза излучали внутренний свет. «Что случилось?» — спросил Дорнье. — «Кто эта дама?» — «Герцогиня де Жюсси, мать Анны-Франсуазы». — «Это старый портрет?» — «Да, ему почти сорок лет».

Шарль пошёл к выходу. «Кожа уже в экипаже», — заметил из-за спины Дорнье. «Да», — отозвался переплётчик. Они шли молча, затем управляющий обогнал гостя и пошёл впереди, чтобы удостовериться, что тот не заблудится в коридорах дворца. Они спустились на первый этаж, слуга в ливрее открыл дверь. Шарль споткнулся о порог, едва устоял на ногах; слуга поддержал его. «Всё в порядке, господин де Грези?» — спросил Дорнье. «Да-да, всё хорошо». Когда они подошли к экипажу, Дорнье задал ещё один вопрос: «Когда мне к вам заехать, господин де Грези?» — «Зачем?» — «Как зачем — предварительно посмотреть на эскизы, одобрить при необходимости выбранную вами книгу». — «Ах да, недели через две, я полагаю». — «Хорошо».

Де Грези уже забрался в экипаж — и тут повернулся к управляющему. «Господин Дорнье, позвольте задать вам один странный вопрос». — «Конечно, задавайте». — «В каком году мать Анны вышла замуж за герцога?» — «Да, — согласился Дорнье, — странный вопрос, — но в этом нет никакого секрета. Тридцать пять лет назад, в одна тысяча шестьсот пятьдесят первом; хотя тогда уже любезность за любезность — почему вы интересуетесь?» — «Нет-нет, — замялся Шарль, — просто я хотел уточнить, когда был сделан тот набросок, который я использовал для переплёта, до свадьбы?» — «Нет, практически сразу после неё и после первых родов; герцогиня тяжело их перенесла, и потому совершенно не похожа на себя на том наброске, но герцог всегда очень любил именно это изображение». — «Тридцать пять», — сказал де Грези вслух и откинулся на спинку сиденья. Слуга захлопнул дверцу, а Дорнье, возвращаясь к дворцу, хлопнул одну из лошадей по крупу, показывая кучеру, что можно трогать.

Дорога прошла быстро. Шарль смотрел в окно, но ничего за ним не видел — ни парижской грязи, ни каменных домов, ни крикливых торговцев на рыночных площадях. Голова его была совершенно пуста, точно бутылка, из которой высосали всё вино, а потом вымыли и просушили. Он даже не заметил, как экипаж остановился у мастерской и кучер, спрыгнув с козел, открыл дверцу.

Шарль сам принял из рук слуги стопку кожи и отнёс её внутрь. Оставив её на первом попавшемся столе, он сразу направился в старую половину, в кабинет отца. Там он открыл тот самый ящик, в котором хранились документы о его рождении, и извлёк нашейную ладанку со свёрнутым портретом девушки, его предполагаемой матери. Развернув тонкую ткань, он всмотрелся в черты — и теперь избавился ото всех сомнений. На портрете была изображена герцогиня Альфонса, мать Анны. Страшная догадка пронзила его разум и сердце. Конечно, существовала возможность ошибки, всё могло быть не более чем его догадками, но тем не менее вероятность того, что Анна-Франсуаза — его сестра, стала более чем осязаемой. Догадку следовало подтвердить доказательствами — или, что предпочтительнее, опровергнуть. И единственным человеком, которому Шарль в этом вопросе мог более или менее доверять, был, конечно, Дорнье. Переплётчик схватил ладанку и выскочил из кабинета.