— Иногда ожидание с предвкушением куда слаще желаемого действия. Это добавляет некоторую остроту к самим эмоциям, растягивая их во времени на долгие минуты или часы. А уж если на целые дни…

Его пальцы очень мягко, почти невесомо прошлись вниз по скрытой платьем ложбинке груди и остановились под грудиной на уровне солнечного сплетения, вдруг принявшись рисовать круговую спираль именно там, где сильней всего пульсировало и немело, когда я ощущала его близость, а он сам начинал сводить меня с ума своими изощрёнными играми. И, похоже, я уже стала заводиться по-настоящему, а он это и видел, и упивался своей властью над моей немощной душой, как истинный Дьявол-искуситель. А я, как завороженная, не могла отвести взгляда от его явно поплывших и буквально гипнотизирующих меня глаз, сбиваясь с ровного дыхания и ожидая продолжения этой сладкой пытки.

— Хотя сегодня, так уж и быть, ограничимся несколькими часами и усилим ожидание предстоящими впечатлениями от прослушивания оперы. Ещё никто, не испытывал полного равнодушия с безразличием, слушая Nessun dorma.

Даже не знаю, как я тогда удержалась и не спросила его про мою мать. Водил ли он её когда-нибудь по театрам или давал ей послушать упомянутую им арию Калафа, переводя попутно текст с итальянского и рассказывая о чём именно там поётся? Ведь, если так подумать, это был бы действительно самый романтичный между ними момент, являющийся в своём истинном оригинале невероятно сильным признанием в любви.

Но я так и не спросила, устояв перед столь мучительным соблазном и успокоив себя тем, что это я сейчас стояла рядом со Стаффордом, и он собирался отвезти на оперу меня. А потом… потом он привезёт меня обратно и…

Как ни крути, но это была моя очередная победа с теми, кто даже не догадывался, с кем же я вела свою тайную войну. И неважно, что главной целью Рейнальда являлось желание заделать мне ребёнка. Ведь он выбрал для данной цели меня и только меня среди сотен других женщин, даже среди тех, кого знал годами. Я должна держаться за эту мысль, как и за подобные между нами моменты, настолько интимные и сокровенные, от которых захватывает не только дух, но и начинается плавиться в эрогенном жаре всё тело. Держаться, цепляться всеми конечностями и верить, что победа будет за мной и никак иначе.

Возможно, кто-то не слышал и не знает про самый крупнейший оперный театр на юго-западе США в самом центре Сан-Франциско, то этим кем-то определённо была не я. Правда, я никогда в нём не бывала и никогда не думала, что однажды попаду в его огромный оперный зал, находящийся в муниципальном здании памяти жертв Первой Мировой войны на перекрёстке авеню Ван-Несс и улицы Макаллистера, ещё и напротив здания мэрии. Но, как сказал сам Стаффорд, — всё когда-нибудь приходится делать впервые. И даже слушать оперу вживую, всего-то пару дней назад совершенно не представляя, что действительно пойдёшь на такое, причём далеко не против собственной воли.

И, как выяснится чуть позже, Стаффорд окажется прав и в своём раннем изречении на счёт того, что мы из разных миров. Настолько разных, что я это не только увижу воочию, но и прочувствую всеми фибрами своих обострённых эмоций. А ведь всего-то шагну в парадный вестибюль 90-летнего здания с величественной колоннадой и начищенным до блеска полом из белого матового мрамора, раскрыв от восхищения рот и разглядывая высоченный сводчатый ещё и кессонный потолок с позолоченными розетками, с которого свисали огромные люстры по типу декоративных фонарей. Тёмно-красные бархатные дорожки на всех пяти лестницах в смежные помещения театра и арочные проёмы входов в следующее не менее величественное измерение.

Основной зрительный зал, к слову, потрясёт своими масштабами куда сильнее, чем просмотренные в интернете фотографии. Как ни крути, но картинки и реальность — это совершенно разные вещи. Например, кремово-жёлтый мрамор окружающих стен и красный бархат зрительских кресел с той же позолотой на барельефах гигантской арки над сценой, при ближайшем рассмотрении создаст весьма впечатляющую иллюзию королевского величия, чем то же изображение на маленьком экране ноутбука. А потом, когда в оркестровой «яме» появится под одобрительные аплодисменты зрителей ведущий дирижёр и тяжёлый занавес откроет перед всеми внушительную сцену с первыми декорациями, и зал погрузится в недолгую тишину и полусумрак, мне и вправду почудится, что я вот-вот соприкоснусь с нечто ирреальным и неземным.

Поначалу, надо сказать, так и было, когда всеобщему вниманию предстала площадь перед «дворцом», а на саму сцену высыпало куча статистов в соответствующих нарядах. Но как только я угадала среди первых ведущих исполнителей персидского принца Калафа, его отца и рабыню Лиу, то испытала некоторое разочарование. В большей степени от вида Калафа, как и от скорого появления принцессы Турандот, коими оказались тучные и далеко не молодые певцы, и которые в моём представлении основного сюжета оперы ну совершенно не вписывались своим видом в образы изображаемых ими персонажей.

— В опере не принято смотреть на внешность главных прим. — и, похоже, Стаффорд как-то прочёл мои мысли по данному поводу или же понял это по выражению моего одновременно и удивлённого, и разочарованного лица. — Здесь надо слушать и прониматься витающей, или, скорее даже, вибрирующей атмосферой. А если ты ещё не знаешь итальянского, то просто обязана погрузиться с головой в данную пучину, как и проникнуться происходящим на глубинном уровне.

Всё это время мы сидели с ним в одной из отдельных секций самого длинного в зале балкона, разбитого разделительными перегородками и куда можно было попасть только через свои двери. Только здесь, в отличие от нижней зрительской зоны и верхних двух ярусов, стояли не ровные ряды из спаянных театральных кресел с откидными сиденьями и стационарным креплением к полу, а отдельные стулья (и точно такие же кресла с подлокотниками) в стиле ампир с резными ножками, мягкими спинками и сидушками, которые можно было свободно двигать и переставлять. И, естественно, Стаффорд выкупил здесь не пару мест, а всю секцию. Поэтому мог себе позволить в любой момент нагнуться к моему уху и что-нибудь нашептать с очень близкого расстояния, не будучи при этом услышанным кем-то сидящим позади нас. Но, скорей всего, его больше занимала не происходящая на сцене оперная постановка, а то, как я за ней наблюдала.

— А вам?.. — я всё же набралась смелости и повернула к нему лицо, глядя теперь в упор в его дьявольские глаза и испытывая жуткое волнение от того, что он снова слишком близок ко мне, ещё и при таком огромном количестве окружающих нас свидетелей. Если мне не изменяет память, то данный зал должен был вмещать в себя более трёх тысяч зрителей, а пустовало здесь не так уж и много кресел.

— Вам удаётся прониматься происходящим здесь таинством? Вы сами любите оперу или же… ходите сюда только потому, что обязывает ваш исключительный статус?

Ироничная улыбка, растянувшая и без того лепные губы Стаффорда заставила в который раз моё немощное сердечко забиться с утроенной скоростью и силой. Казалось, мне даже не нужно было слушать то, что он говорил. Достаточно и того, как он на меня смотрел и как подминал своей подавляющей близостью.