— Даже по двадцатке не заплатили, — со вздохом произнесла Катя и переключила канал.

— Кому? — не понял я.

— Кордебалету.

— С чего ты взяла?

— На морды их посмотри, — она вернула программу. — Вот сейчас. Что у них в глазах написано?

— Я в отличие от тебя на психолога не учился.

— Заплатят или не заплатят. Вот что написано.

Я вспомнил себя до того, как получил от Кирилла деньги, и понял, что она права.

— А откуда взялась двадцатка? Долларов хоть, надеюсь?

— Ага, — Катя снова принялась перелистывать передачи. — Обычная цена. У меня две знакомые из подтанцовки. Но сейчас продюсеры звездей совсем обнаглели — и того не платят.

— Продюсеры кого?

— Звездей. Ну, в смысле звезд эстрады.

— У тебя что, страсть к словотворчеству?

— А что? Русский язык общий. И не фига его лимитировать. Еще на воздух лимит введите. Уроды…

— Я, что ли, ввожу? — меня зацепил ее наезд.

— А чем тебе не нравится мое словотворчество?

— Да нет. Просто, если честно, я не всегда понимаю, что ты говоришь.

— А ты забей. Слова вообще ни фига не значат. Они только костыли для передачи эмоций. Если с человеком на одной волне, всегда поймешь его. А если нет, то все слова — сплошное вранье.

— Теоретик… — усмехнулся я.

Она сидела совсем рядом — руку протяни. И хотелось, безумно хотелось протянуть к ней руку, коснуться плеча, ощутить тепло тела через тонкую ткань футболки. Но я не решался. Я не был уверен, что она этого хочет, а ее доверие значило для меня теперь больше, чем самый сладкий секс. Хотелось с ней дружить, просто общаться, слушать ее забавный сленг и вольное словотворчество. Секса тоже хотелось, но это отошло на второй план. Или не на второй? Я попытался разобраться в себе и с удивлением понял, что секса мне хочется даже сильнее обычного, меня влекло к Кате со страшной силой, но интересовал меня не только секс, а еще и другие качества, никак с полом не связанные. И я боялся, получив секс, утратить все остальное. Я боялся, что установившийся между нами мостик слишком тонок и может не выдержать бури страстей. Что, когда эта буря иссякнет, нас уже не будет связывать ничего.

— Твой способ смотреть телевизор заключается в отсутствии звука и в быстром переключении каналов? — спросил я через пару минут, чтобы отвлечься.

— Ага. Это даосский способ.

— Буддийский. Один мой знакомый говорил, что о нем писал Пелевин.

— У Пелевина буддийский. А у меня даосский.

— И в чем разница?

— У него было без звука, или без изображения, или вверх ногами. А у меня без звука и часто переключая программы. Дело в том, что сейчас так научились снимать, что одно изображение, даже без звука, способно здорово засрать мозги. Способ Пелевина годился для конца девяностых годов. Сейчас все изменилось. Чтобы телевизор не превратил тебя в зомбака, надо не только звук выключить, но еще и каналы переключать. Как только видишь, что становится интересно, так сразу и переключать.

— А не проще вообще его тогда не смотреть?

— Нельзя. Надо быть постоянно в курсе того, какие новые технологии применяют для запудривания мозгов. Без звука и с переключением каналов это хорошо видно. Это и есть главная правда о мире. Телевизор — их оружие. А пульт дистанционного управления — мой бронежилет.

— Их оружие?

— Ну да. Нанимателей.

Я чуть не свалился с дивана, когда услышал это слово в данном контексте. Прямо лавина мыслей в голове промелькнула, одна нелепее другой. Но все же я уверил себя, что в мире вечного ливня она быть не могла. Она не воин. Кажется. Хотя и боец без всяких сомнений.

— Кого, ты сказала? — сипло спросил я.

— Нанимателей. Ну, хозяев мира. Есть люди, которые живут, а есть те, кто на них работает. Первые — наниматели.

— А… Словотворчество.

— Не нравится?

— Да нет, в этот раз ты в самую точку попала.

— В каком смысле?

— Да я их сам так называю.

— У них весь мир в кармане, — кивнула Катя, в очередной раз переключив канал.

— Значит, у них есть какие-то способности, которых нет у нас. Никто не занимает свое положение просто так.

— Думаешь? — она повернулась ко мне с насмешливым прищуром.

— А что? — спросил я уже осторожнее.

— Это тебе по телевизору говорили, что капиталисты работали с утра до ночи, начинали чистильщиками обуви, а потом тяжким трудом заработали денег и поднялись на недосягаемые высоты?

— Не помню, где говорили. Хочешь сказать, что это вранье?

— Хочу сказать, — жестко ответила Катя, — что единственное качество, которое отличает нанимателей от других людей, — это полное отсутствие совести. Даже не всепоглощающая жажда денег, а именно отсутствие совести, жажда денег — это как раз для народа, для людей, свято верящих, что по ящику говорят правду. Настоящему Нанимателю, если писать с большой буквы, деньги вообще не нужны.

— То есть наниматели бедные?

— Не путай богатство и наличие денег! — помотала головой Катя. — Это совершенно разные вещи! Если деньги являются не целью, а средством власти, инструментом подавления и принуждения, то это и есть богатство. В этом смысле Наниматели и есть самые богатые в мире люди. Если же деньги сами являются целью, то это просто деньги, и все. Индекс твоей личной глупости.

Ее слова меня ужаснули. Я вдруг как-то сразу понял, что ввязался в аферу с Кириллом именно ради денег. Я не знал, на что тратить подобные суммы. У меня не было другой цели, кроме как вырваться из нищеты. Просто набить наконец карманы деньгами, покупать комфорт, покупать уважение, покупать собственную независимость. А для чего мне нужен комфорт и независимость? Чего я хотел достичь через них? А чего вообще через них можно достигнуть? Есть ли вообще хоть какие-то достойные цели?

— Можно подумать, тебе деньги не нужны… — сказал я как можно мягче, чтобы ее не обидеть.

— Нужны. Но для достижения целей, с ними никак не связанных. И уж точно не для подавления.

— Да? А это все? — я обвел рукой дорогую технику.

— Это не мое. Я снимаю квартиру. Мой здесь только вот этот компьютер. — Она кивнула на старенький потертый ноутбук. — Остальное досталось от подруги, которая вышла замуж за иностранца. Ей, правда, это все тоже теперь не нужно. А у меня совершенно другие цели.

— Какие? Не обижайся, мне действительно хочется знать!

— Моя цель — спасти человечество.

Я чуть с дивана не грохнулся. Нет, ну всякого ожидал, конечно, но не такого.