– Я хотела бы поговорить с тем у вас, кто отвечает за отношения с инвесторами, – сказала она женщине с коммутатора.

– У нас нет таких, – услышала в ответ.

Анника отодвинулась, давая пройти даме с ролятором. – Кого нет? – спросила она и огляделась в поисках более подходящего места, где она могла бы без помех разговаривать. – Инвесторов или тех, кто занимается контактами с ними?

Ее собеседница хихикнула:

– Ни тех ни других.

Справа от себя Анника увидела ведущую вниз лестницу перед магазином диетических продуктов.

– С вашим руководителем можно меня соединить?

– Его уволили на прошлой неделе.

Анника сделала несколько быстрых шагов к лестнице, сбежала вниз, остановилась на площадке, недосягаемая для дождя.

– Ты одна осталась от всей фирмы? – поинтересовалась она.

– По большому счету, – ответила женщина. – Что ты хочешь знать?

В ее убежище пахло мочой и сырым бетоном, Анника сглотнула, перешла к делу:

– У меня есть вопрос относительно аналитической справки ЦЦБ… Центра ценных бумаг…

– Как раз сегодня я этим и занимаюсь, – сообщила женщина. – На этом фронте у нас нет причин для радости, если можно так сказать.

Анника пнула ногой несколько смятых банок из-под колы и бутылочку из-под йогурта.

– И сколько одна ваша акция стоит сегодня?

– В последний раз, когда я проверяла курс, а это было полчаса назад, мы находились на уровне 38 к 50.

– Совсем плохо, – констатировала Анника, – не так ли? Женщина на другом конце линии снова рассмеялась, на сей раз по-настоящему горестно:

– А ты ведь не какая-то финансовая акула, верно?

Поезд подъехал по боковой ветке, заскрипели тормоза. – Все правильно, – сказала Анника. – И не ловкий биржевой игрок, но хватает других, якобы являющихся таковыми. Из-за которых компании вроде вашей оказываются на краю гибели. Они и есть предмет моего исследования.

– И что тебя интересует? – спросила женщина с коммутатора Global Future, также ответственная за отношения с инвесторами и все остальное в фирме.

Обитатели южных пригородов потоком устремились мимо, спеша наружу из синих железных вагонов, Анника повернулась к ним спиной.

– Данные по одной сделке с акциями, – произнесла она тихо.

– Я не могу давать такую информацию, – отрезала ее собеседница.

– Я знаю, – сказала Анника. – И не прошу тебя этого делать. Я собираюсь все тебе сама рассказать, чтобы ты просто проверила сама, если захочешь.

В трубке воцарилась тишина. Поезд метро с грохотом подкатил к перрону где-то справа от нее, бетон завибрировал.

– О чем идет речь?

– Об одной инсайдерской сделке, но она не имеет отношения ни к членам вашего правления, ни к вашему руководству.

– Когда он была проведена? – спросила женщина.

– Перед обнародованием катастрофического полугодового отчета в прошлом году…

– Имевшим место 20 июля, я знаю. Кто?

Анника неслышно перевела дух, автобус, державший курс на Тюресе, с ревом проехал над ней.

– Человек по фамилии Торстенссон, – сказала она, склонившись над телефоном. – Довольно большая сделка, 9200 акций.

– Подожди немного.

Анника посмотрела вверх вдоль лестницы, на граффити и силовые кабели, свисавшие со стальных конструкций, напоминающих монстров из кошмарного видео «Пинк Флойд». Ветер выдувал мелодии через отверстия в металле, заставлял провода петь. Она слушала, задержала дыхание.

– 9200 акций, – сказала женщина, – у меня есть такая сделка.

Анника зажмурилась, почувствовала, как у нее резко подскочил пульс.

– В какой день?

– 24 июля.

Она так крепко сжала зубы, что те скрипнули.

– О’кей, – сказала она. – Огромное тебе спасибо.

– Ты же никому не скажешь?

– О том, что это ты рассказала? Никогда в жизни.

Она нажала кнопку отбоя, посмотрела вдаль на дорожную развязку, мусоровозы и автопоезда, поток машин на пути к центру города. Сделала три глубоких вдоха и позвонила Шюману.

– Пустышка, – сказала она. – Если верить аналитической справке Центра ценных бумаг, Торстенссон продал весь пакет 24 июля. Через четыре дня после обнародования отчета.

Ей ответила тишина. Анника проверила телефон:

– Алло?

– Ты уверена?

– Насколько это только возможно, – подтвердила Анника.

– О’кей. Спасибо.

– Я сожалею, – сказала она, и почему-то у нее стало тяжело на душе.

– Хорошо.

Шюман положил трубку. Анника почувствовала, как у нее запылали щеки. Почему она восприняла неудачу Шюмана как личную?

Она увидела перед собой лицо Анны Снапхане, вспомнила, как та удивилась ее неспособности проявлять характер, когда речь шла о близких ей мужчинах.

Принадлежал ли шеф редакции к данной категории? Можно ли было назвать их отношения близкими?

Она не стала забивать этим голову, набрала новый номер, позволила себе расслабиться, отчасти воспринимая разговор с комиссаром как отдых.

– Ханна Перссон прописана у матери в Мальме, – сказала она, когда комиссар ответил. – Но не живет с ней, а обитает где-то в Катринехольме. Именно там вы задержали ее, не так ли?

– Это что у нас такое – игра в двадцать вопросов?

Анника пропустила его иронию мимо ушей.

– Похоже, у нее осталось не так много друзей детства, поэтому она, возможно, живет с несколькими другими нацистами. Все правильно?

Она услышала, как он усмехнулся.

– Продолжай.

– Она живет вместе с несколькими другими нацистами в квартире…

– Не-а, – перебил он ее, – неверно.

Анника прислонилась к бетонной стене и слишком поздно обнаружила, что кто-то именно там приклеил жевательный табак.

– Черт, – выругалась она, с отвращением стряхивая пальцами прилипшую грязь.

– Что?

– Не в квартире, значит… Она живет с несколькими нацистами в каком-то помещении… В помещении нацистской организации.

– Бинго! Но, насколько нам известно, она одинока.

Анника скромно улыбнулась.

– О’кей. И где нам найти…

Она закрыла глаза, задумалась.

– Не так много мест в Катринехольме, где нацисты могли бы обосноваться, никому не мозоля глаза, – сказала Анника, размышляя вслух. – Я бы назвала Неверторп, не будь там так много иммигрантов, – вряд ли они чувствовали бы себя уютно в такой компании. Опять же тамошние жильцы наверняка попортили бы им нервы. Так что скорее, пожалуй, это где-то в Эстере, правильно?