Кстати, хочу отметить, что рассказ о даровании этих законов содержит еще одно «впервые», ибо в нем впервые в Библии появляются написанные слова: «И когда Бог перестал говорить с Моисеем на горе Синае, дал ему скрижали откровения, скрижали каменные, на которых написано было перстом Божиим» (Исх. 31, 18). До тех пор ни одно слово не было написано и не было прочтено. Множество веков люди разговаривали, рассказывали, плакали, вопили, вопрошали, умоляли — но не написали и не прочли ни единого слова.

Однако и скрижали Завета, как мы видим, были написаны не рукой человека, а «перстом Божиим». Первое человеческое письмо упоминается лишь во Второзаконии, а первое чтение — в книге Иисуса Навина, который «прочитал все слова закона, благословение и проклятие, как написано в книге закона» (Иис. Н. 8, 34). Это также первый раз, когда глаголы «читать» и «писать» появляются вместе. Интересна и другая деталь, которая возвращает нас к нашей теме: первым нашим письменным текстом был не роман или поэма, а юридический документ.

Десять заповедей по сей день считаются вершиной, основой и сутью иудаизма. Но их чтение вызывает ряд недоуменных вопросов. Почему там сказано, например: «Не кради» — и не сказано: «Не насилуй»? Почему: «Почитай отца твоего и мать твою», — а не: «Возлюби ближнего, как самого себя»? Почему: «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего», — а не: «Оказывай уважение старому»? И почему вообще заповедей десять, а не три, восемь, двадцать шесть или дюжина? Неужто десятичная система помогает восприятию закона?

Читатель может ощутить также легкое разочарование. Несмотря на столь длительное ожидание первых еврейских законов, он не видит ничего нового в законе, который предписывает создать религиозный истеблишмент, обладающий исключительными правами на все отправления культа (Исх. 28, 1), и ничего оригинального в таких заповедях, как «не убивай» и «не прелюбодействуй», — аналогичные предписания и запреты содержатся в законодательствах всех других народов, кто бы они ни были. Точно так же запреты на воровство и на лжесвидетельство являются общими для всех народов, а почитание отца и матери входит в систему ценностей во многих других культурах. Кстати, обоснование этой заповеди, приведенное в кодексе, разочаровывает еще больше: «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе». Иными словами, не упоминается ни нравственное чувство, ни духовная или общественная важность такого отношения к родителям, а одна лишь сугубо личная и практическая польза для выполняющего заповедь.

Мы ожидали большего, может сказать читатель, мы ожидали чего-нибудь единственного в своем роде. Ну что ж, несмотря на все сказанное, в Десяти заповедях есть и уникальность. Прежде всего, она состоит в самом факте собрания всех этих заповедей вместе и в определении их в качестве основы общественной жизни. Во-вторых, уникальность проявляется и в способе вручения этих заповедей — на горе Синай, пред всем народом, который «был свидетелем[125]голосов, и пламени, и звуков трубных» (Исх. 20, 18). И в-третьих, помимо всего общеизвестного, в Десяти заповедях есть и три великих новшества: монотеизм, суббота и «не желай».

Почему-то монотеизм повсеместно считается возвышенным и прогрессивным новшеством, а политеизм, или многобожие, — мировоззрением приземленным и примитивным. Я понимаю, что вера в абстрактного Бога предпочтительней, чем вера, наделяющая статусом божества конкретные предметы — солнце, луну, планеты, животных, не говоря уже о всякого рода идолах, вроде камней, деревьев, статуэток из дерева и камня и тому подобного. Но я не понимаю, чем один Бог предпочтительней нескольких.

Иногда я даже развлекаю себя мыслью, что, быть может, наш учитель Моисей придумал и заповедал евреям монотеизм по весьма простой, почти технической причине: куда легче нести по пустыне один ковчег Завета, чем в страшную жару тащить на себе несколько разных ковчегов и вдобавок заботиться о шатрах, о холодной воде и о жертвах для каждого из них. Но правда проще. Библия вовсе и не предлагает последовательный и всеобъемлющий монотеизм. В рассказе об Аврааме и его встречах с Богом единственность Господа вообще не упоминается. Точно так же Исаака и Иакова тоже не занимала идея монотеизма. Им достаточно было, что Господь — это Бог, покровительствующий им самим и тому народу, который им предстоит породить. И вообще — на первых порах Библия содержит множество намеков и доказательств существования других богов. Уже при первом явлении Бога Моисею, в горящем кусте («неопалимой купине»), Он говорит не о Своей единственности, а лишь о том, что Он — Бог Авраама, Исаака и Иакова. И когда Моисей предстал перед фараоном и обратился к нему от имени Господа, он назвал Его «Бог Израиля», как бы оставляя место также для иных богов. И даже в «Песне Моисея» после перехода через Красное море появляется совершенно немонотеистический стих: «Кто, как Ты, Господи, между богами?» (Исх. 15, 11) Иными словами, есть и другие боги, но ни один из них не идет ни в какое сравнение с Богом Израиля.

И так не только в Пятикнижии. Когда пророк Илия состязался с пророками Ваала в вызывании дождя, он предложил им: «И призовите вы имя бога вашего, а я призову имя Господа, Бога моего» (3 Цар. 18, 24). А пророк Михей сказал: «Ибо все народы ходят, каждый — во имя своего бога; а мы будем ходить во имя Господа Бога нашего во веки веков» (Мих. 4, 5). Эта фраза тоже указывает на существование других богов, наряду с «нашим Богом».

Но даже «наш единственный» еврейский Бог тоже поначалу не вполне единственный. Об этом свидетельствуют сохранившиеся в Библии упоминания его действий и титулов не только в единственном, но и во множественном числе. Так, в первом стихе Библии Бог появляется в единственном числе: «В начале сотворил Бог…», а в продолжении этой главы сам Бог говорит о Себе во множественном: «Сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему» (Быт. 1, 26). Читатель, конечно, может сказать, что это первое в Библии множественное число единого Бога — просто pluralis majestatis, то есть царственное возвеличение. Но и Аэндорская волшебница сказала царю Саулу: «Богов видела (я), поднимающихся из земли»[126](1 Цар. 28, 13). И в той же книге филистимляне говорят о едином боге евреев: «Горе нам, кто избавит нас от руки этих могучих Богов?»[127](1 Цар. 4, 8) Но самый интересный пример такой разноголосицы читатель может встретить в книге Иисуса Навина, где в одном и том же предложении стоят «Бог-ревнитель» в единственном числе и «Боги святые» во множественном (Иис. Н. 24, 19)[128]. Даже Десять заповедей не лишены этой религиозно-лингвистической проблематичности. И здесь появляются «боги» во множественном числе. Действительно, уже в первой заповеди написано: «Я Господь, Бог твой, Который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства. Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим» (Исх. 20, 2–3). Слова эти можно понимать в том смысле, что «другие боги», быть может, тоже существуют, но это не боги евреев. Не они вывели евреев «из земли Египетской, из дома рабства», а потому им нельзя поклоняться. Иными словами, тут утверждается не столько единственность еврейского Бога в мире, сколько его единственность в качестве еврейского Бога, тот факт, что Он является единственным и эксклюзивным Богом народа Израиля.