Кончилось это совсем неожиданно.

Была у Бёдвильд любимица рабыня, молоденькая девочка поимени Хильд. Когда-то она жила далеко на юге, в тёплой, щедрой стране, гдесолнце выше поднималось на небосклон и дольше задерживалось в своём дневномбеге, а в зелёных заливных лугах текли спокойные полноводные реки. Хильд тогдаговорила на другом языке и имя носила тоже другое. Но прошлое редко всплывало веё памяти, ведь большая часть её жизни прошла здесь, в доме Нидуда, конунганьяров. В день, когда она несмышлёной малюткой попала ему в руки, его дружинавыстояла в жестоком бою; вот он и назвал её Хильд, то есть «Битва».

Она была тихая-тихая, что мало соответствовало её имени.Никто не слыхал от неё резкого слова. Но зато молодая хозяйка была ей большеподругой, чем госпожой. И Бёдвильд очень огорчилась, приметив однажды, чтолюбимица как будто начала сторониться её. А потом – попросту избегать.

Однако не дело дочери Нидуда искать расположения рабыни, иБёдвильд так ни о чём и не спросила её.

А время шло себе – и вот однажды Бёдвильд проснулась в самойсередине ночи, когда длинный дом оглашался лишь мерным дыханием спавших. Аразбудило её тоненькое всхлипывание, и доносилось оно оттуда, где обычноукладывалась темнокудрая Хильд.

Бёдвильд прислушалась, потом встала. Огонь давно потух вочаге, и сквозь дымовое отверстие крыши заглядывали крупные звёзды. Бёдвильдзавернулась в одеяло и неслышно прокралась на другой конец дома. Слух необманул её: плакала действительно Хильд. Плакала горько и безутешно, с головойзакутавшись в мех.

Прикосновение заставило невольницу вздрогнуть и затаиться.Только учащенное дыхание выдавало её в темноте.

– Хильд!.. – вполголоса окликнула еёБёдвильд. – Хильд, милая, кто тебя обидел?

Рабыня не отозвалась. Подсев, Бёдвильд долго тормошила её инаконец с большим трудом добилась ответа:

– Теперь ты накажешь меня, Бёдвильд…

– Я? Да что же ты мне такого сделала?

Хильд прижалась заплаканным лицом к её коленям.

– Я украла у тебя…

Бёдвильд невольно схватилась за палец – колечко было наместе. Она улыбнулась:

– Что же ты могла у меня украсть? У несчастной Хильдзастучали зубы:

– Я украла у тебя любовь… Любовь Рандвера…

Бёдвильд почувствовала, как внутри что-то напряглось и сразуже отпустило. Пожилой бородатый раб, спавший около Хильд, перестал храпеть изаворочался во сне. Бёдвильд сказала:

– Идем ко мне. Там никого рядом нет.

Поднялась и скользнула к своей давно остывшей постели. ИХильд поплелась следом за хозяйкой, низко опустив виноватую голову и волоча пополу одеяло.

Они легли и прижались друг к другу, и Хильд сталарассказывать. Тут-то выяснилось, что Рандвер, с которым Бёдвильд была вовсе неласкова, разглядел в доме Нидуда молодую красавицу рабыню…

– Он говорил… – всхлипывала Хильд, – онговорил, что увезёт меня и сделает своей женой… а сегодня я сказала ему, что унего будет наследник… я хотела порадовать его…

Бёдвильд обняла её под одеялом, стала гладить по голове:

– Он, наверное, отказался от тебя, Хильд?

– Он сказал, что ему нет дела до сына рабыни… Она сновазаплакала. Бёдвильд шепнула ей на ушко:

– Случалось так, что сыновья рабынь вырастали в славныхвождей. Не плачь, Хильд, я на тебя не сержусь.

Успокоенная её словами и лаской, рабыня понемногу уснула, аБёдвильд долго ещё лежала с открытыми глазами, обдумывая услышанное.

Ничего особенного Рандвер, конечно же, не натворил. Редкийконунг, способный прокормить несколько жён, пренебрегал этой возможностью. А ужрабынь, деливших ложе с хозяевами и их сыновьями, вовсе никто не считал… ИБёдвильд прекрасно знала об этом. Ведь она сама была дочерью пленницы.

Потом она мысленно поставила Рандвера рядом со своимкузнецом. И улыбнулась в темноте.

Утром Рандвер, как обычно, ласково с нею поздоровался, ноона не ответила. Прошла мимо него, крепко стиснув свои кулачки, которых небоялся даже Сакси. И направилась к отцу.

Нидуд конунг выслушал её, наматывая на палец длинныйседеющий ус. Ему было смешно, но он ничем этого не выдал. А ближе к полудню оностановил Рандвера возле ворот. Он сказал:

– Рандвер, моя дочь жалуется, будто ты предпочел ей рабыню.Это так?

Рандвер и не подумал оправдываться.

– Неужели ты, Нидуд, сам никогда не был молодым?

Нидуд прищурился.

– Я был молодым и не успел ещё этого позабыть, ипоэтому-то у меня нет для тебя ни слова упрека.

Рандвер сказал:

– Зато Бёдвильд, я вижу, думает иначе. Жаль, я этого незнал!

Нидуд ответил:

– Действительно, жаль. Мне странно было слушать её, ноона не хочет тебя видеть по крайней мере до весны.

Рандвер кивнул. До весны так до весны! Не такая уж долгаяотсрочка. А дома рабынь будет не меньше, вот только Бёдвильд не сможет отсюдаих пересчитать.

Уже садясь на коня, чтобы уехать, он сказал:

– Когда Бёдвильд станет моей женой, она пожалеет, чтонынче меня отослала.

Нидуд, вышедший его проводить, грозно нахмурился:

– Что ты сказал, повтори!

Рандвер весело рассмеялся.

– Я сказал, что люблю твою дочь. У меня её ждут нарядыи почёт, а она сама себя заставляет ждать. Я сватов пришлю весной, Нидудконунг.

Нидуд кивнул и ответил:

– А я между тем подумаю, какой выкуп с тебя взять. Ичто бы такое подарить вам на свадьбу!

…Далеко, далеко на севере, там, где малосведущие южанепомещают границу Страны Великанов, стоял высокий и длинный дом, почти точнотакой же, как тот, что принадлежал Нидуду, конунгу ньяров. Дом стоял наскалистом морском берегу, а внизу, у подножия исполинских утёсов, заметалоснегом корабельные сараи и в них – четыре острогрудых боевых корабля.Давным-давно не видели они солнечного света, и лишь разноцветные сполохибороздили над ними чёрное небо, похожее на бездонную прорубь…

В этом доме Эйстейн скальд жил гостем у Торгрима конунга.

И не раз и не два обновилась в небесах сияющая луна, преждечем Эйстейн заговорил о заботе, приведшей его в ледяную страну; ибо не называютлюди приличным, если кто-то нетерпеливо заводит речи о деле, не обжившись какследует, не познакомившись поближе с гостеприимным хозяином!

Но вот однажды, когда сыновья Торгрима конунга убежали налыжах охотиться, а жена и обе невестки занялись домашними делами, Эйстейн решилнаконец, что время пришло.