Но Гуд-Асик ничего не заметил и продолжил свой рассказ.

– В одной деревушке умер ессей. Как все умирают, так и он умер. Ничего особенного, обычная житейская история. Было это во времена второго Наставника, когда дети Света еще жили семьями, рожали детей, пахали, сеяли и вместе с мирскими занятиями продвигались в Учении. Ессей оставил трем сыновьям завещание, составленное весьма странным образом.

Было у него семнадцать козочек, и разделить их между сыновьями он повелел так: половину отдать старшему сыну, две трети от второй половины среднему, две трети от оставшегося – младшему, а все остальное пожертвовать на благотворительность. Причем козочек продавать запретил, то есть делить нужно было не деньги, а самих ласковых, белошерстных животных.

Стали сыновья думать, как быть. Семнадцать на два не делится, на три тоже. Наверное, отец хотел научить их чему-то своим завещанием. Но чему? Думали, гадали, потеряли сон и аппетит, но так и не поняли, в чем дело. К их счастью через деревушку проходил второй Наставник с учениками, и сыновья решили попросить у него совета.

– Я не знаю, чему хотел научить вас отец, – сказал второй Наставник, выслушав рассказ братьев, – но я могу подарить вам одну козочку. А дальше думайте сами.

Недоумевающие братья поблагодарили Наставника, вернулись домой, и снова принялись за подсчеты. О чудо – теперь все сходилось! Половину, то есть девять козочек, отдали старшему сыну. Две трети от второй половины, – шесть козочек, – достались среднему. На две трети младшего пришлись ровно две козочки, и одну оставшуюся с величайшим почтением и признательностью вернули Наставнику.

Разделив наследство, братья призадумались. Как же так, количество козочек осталась тем же самым, но все сошлось наилучшим образом?

Гуд-Асик поднял вверх указательный палец.

– Когда братья вернулись к Наставнику с просьбой объяснить, что же с ними происходит, тот долго рассматривал их, словно видел в первый раз. А потом сказал:

– Вот вы, молодые люди, идете по пути Учения. Это хорошо, это правильно. Но не думайте, будто его постижение зависит только от прилагаемых усилий. Ваши труды – это семнадцать козочек, с которыми без восемнадцатой невозможно ничего поделать. Чтобы все сошлось, необходимо получить подарок от Света – понимание. А понимание даруется ессею не за блестящие познания и глубокий анализ, а за простое, цельное исполнение правил Учения. Будьте бесхитростны со Светом, и тогда – о, чудо – из самого безвыходного положения найдется простой и понятный выход.

Дверь с легким скрипом отъехала в сторону, пропустив в комнату Шали и Кифу.

– С приездом, Гуд-Асик! – почтительность проступала на щеках Шали красными пятнами волнения. – Надолго в обитель?

– Пока не знаю, – Гуд-Асик отвечал просто и открыто, но в его тоне мне почудилась скрытая угроза. Видимо, Шали тоже ее ощутил, поэтому смутился и робко спросил попечителя:

– Мы можем сесть на свои кровати?

– Садитесь, садитесь, – разрешил Гуд-Асик. – Я хотел поговорить с тобой, Шали, в присутствии Кифы и Шуа.

Мне показалось, что в глазах Шали мелькнул испуг. Он уселся на кровать и спросил:

– Чем я могу быть полезен уважаемому попечителю?

– Расскажи-ка нам, дружок, – добродушно и с улыбкой на губах начал Гуд-Асик. – Зачем ты преследуешь Шуа?

– Я? – и хоть удивление, возникшее на лице Шали выглядело искренним, но в его тоне явно слышались фальшивые нотки.

– Да, ты. Пинки под зад, сосуды с водой, привязанные к потолку. И, наконец, сегодняшнее развлечение с мокроступом. Тебя кто-то попросил это делать или сам додумался?

Шали понурился, опустил голову. Я не верил своим ушам! Мой товарищ, мой друг – вот кто издевался надо мной все это время! Невозможно поверить.

– Ты, конечно, можешь отпираться, – продолжил Гуд-Асик с той же добродушной улыбкой. – Тогда я приглашу тебя на проверку огнем. Чтобы тебе не было обидно, я тоже приму в ней участие. Договорились?

Шали отрицательно покачал головой и сжался еще больше. Теперь его лица не было видно, и я мог наблюдать только круглую черную шапочку на макушке.

– Тогда признавайся, – Гуд-Асик наклонился и ласково потрепал Шали по плечу. – Говори, говори, тут только твои друзья.

Шали тяжело вздохнул.

– Это была просто шутка, – он с трудом выговаривал каждое слово и по-прежнему не поднимал голову. – Когда мне рассказали про второго учителя праведности, который пришел в нашу обитель, я подумал… это выглядит шуткой… даже насмешкой. Потом, познакомившись с Шуа, я решил дать ему урок… он, конечно, скромный парень, но искренне убежден в высоком предназначении.

– Я убежден в предназначении?! – слова сами собой вырвались из рта. – Шали, как ты можешь так говорить! Я так стараюсь не выделяться, быть самым рядовым учеником.

– Да ведь ты постоянно демонстрируешь свое отличие, – злобно бросил Шали и поднял голову.

Я натолкнулся на его взгляд и смутился, в нем сквозила явная неприязнь, почти враждебность.

– Посмотри, как ты молишься, – продолжал Шали, – как ты ешь, как выполняешь упражнения. Во всем поза, вызов, претензия на уникальность. Даже в день седьмой ты не остаешься с нами, а уединяешься на краю обители, чтобы пообщаться со Светом. И шепчешься с ним вечерами, отвернувшись к стене. Ты что, думаешь, вокруг слепые и глухие?

А почему ты проскочил начальную стадию обучения? Все ученики несколько лет таскают дрова и чистят хлев, а ты сразу оказался на втором уровне, чистеньким и просветленным. Только я не вижу, за что тебя так продвинули, обойдя многих достойных. Не иначе, как кто-то из глав направлений – твой родственник. Признавайся, признавайся, Шуа! Вы ведь хотите от меня откровенности, а она должна быть взаимной.

Я не знал, что ответить. Обида и горечь перехватили горло. Глазам стало жарко, накатились слезы. Я отвернулся к стене и стал отирать их ладонью, старясь не шмыгать по-мальчишечьи носом.

– Видишь, Шуа, – рассудительным тоном произнес попечитель, – насколько не совпадает собственная оценка действий с мнением окружающих. Ведь Шали не чужой человек, он такой же ученик, как и ты, и, казалось бы, должен понимать тебя лучше и точнее, чем какой-нибудь примитивный сын Завета. И все-таки не понимает!

В этом, конечно, большая часть его вины. Но и ты виноват, Шуа. Твои поступки, слова и, возможно, мысли, дали повод Шали так себя повести. Ну-ну, успокойся, – теперь он потрепал меня по загривку.

Гуд-Асик преступил запрет прикосновения! Он сделал это ради выражения сочувствия, ради поддержки. От этой мысли слезы остановились на полдороге.

– Ты сидел на моей постели? – обиженно спросил Шали.

– Конечно, – сказал Гуд-Асик. – А разве ты был бы против?

– Нет, я не против. Разве я когда-нибудь тебе перечил?

– Именно поэтому я позволил себе посидеть на твоей постели. И на Кифиной также. Ты не возражаешь, Кифа?