– Какие могут быть возражения? – ответил Кифа. – У меня нет ни тайн, ни скрытых мыслей. Я готов пройти испытание огнем хоть сейчас.

– Ну-ну, – усмехнулся Гуд-Асик. – Какой прыткий. Испытания нужно удостоиться. Ты ведь знаешь, что происходит с теми, кто его успешно выдерживает?

– Еще бы не знать, – улыбнулся Кифа. – Оттого и хочу подвергнуться.

Все заулыбались, словно Кифа сказал что-то очень смешное. Я опять почувствовал себя немного чужим: этих трех ребят связывали крепкие узы причастности к чему-то общему, главному в их жизни. И хоть Гуд-Асик вроде бы сердился на Шали, поймав его на недостойном поведении, это вовсе не меняло его отношения к нему.

– Итак, – Гуд-Асик посмотрел на Шали. – Давайте подведем итоги. Тебя, Шали, возмутило стремительное продвижение новичка, и ты решил прищемить хвост выскочке. Так или нет?

– Так, – Шали кивнул. – Но прежде, чем ты продолжишь, ответь, на кровати Шуа ты тоже сидел?

– А где я сейчас, по-твоему, нахожусь? – спросил Гуд-Асик.

– Ну ты же понимаешь, – слегка раздраженно ответил Шали. – Не просто сидел, а сидел. Как на моей постели.

– Конечно, Шали. Конечно, я проверял его. И могу тебя заверить: твои опасения неверны. Впрочем, давай спросим самого Шуа. Вы ведь уже поняли, что он никогда не врет.

– Я понял, – подтвердил Кифа. – Ни в чем и никогда. Мне даже не по себе становится от такой честности.

«О, великий Свет! – подумал я. – Насколько они все ошибаются! Откуда, например, Кифа взял, что я никогда не вру? А я ведь никому не рассказал про поцелуй Змея, про лицо отца, про томление и еще о множестве разных вещей.

Если бы Шали знал про мои страхи, неуверенность и опасения, он бы ни за что не стал давать мне пинков. Наоборот, он протянул бы руку помощи. Во всех своих бедах я виноват сам, только сам. Если бы я не скрывался от товарищей, был бы более открытым и откровенным, то ничего бы такого не случилось.

Но с другой стороны, человек в черном плаще напал на меня в первые минуты пребывания в Кумране. Я еще не успел стать закрытым, неискренним и вызывающим, почему же он попытался утащить меня за собой?»

– Шуа, – донесся до моих ушей голос Гуд-Асика. – Шуа, ты заснул?

– Нет, попечитель, я просто задумался.

– Тебе, действительно, есть о чем подумать, Шуа, – важно произнес Гуд-Асик. – А теперь, чтобы завершить этап ссор и недомолвок, и перейти к новому, доброму существованию, расскажи нам, пожалуйста, о своем родственнике в Хирбе-Кумране.

– У меня нет тут никаких родственников, – воскликнул я. – Вернее, мать рассказывала, будто много лет назад в обитель ушли два ее брата. Но я никогда их не видел, даже не знаю их имен. Не знаю, живы ли они, не знаю, находятся ли в Кумране.

– Он говорит правду! – вскричал Кифа. – Разве ты не видишь, Шали, он говорит правду.

– Вижу, – недовольно пробурчал Шали. Он вел себя так, будто это я преследовал его в темных коридорах и пинал под зад при первой возможности.

– Ты не прав, Шуа, – произнес Гуд-Асик, совершенно явно отвечая на мой внутренний монолог. – Пойми, твое поведение многим кажется странным. Не только Шали. Избранные – одно большое братство, в котором все про всех знают. Тебе кажется, будто ты скромно живешь в своей пещере, ходишь на уроки и, кроме нескольких учителей и двух товарищей, ни с кем не встречаешься. Но это не так. О тебе знает вся община и внимательно следит за каждым твоим шагом. Шали прав, ты ведешь себя совсем не так, как ведут обыкновенные ученики. За тобой наблюдают десятки глаз, которых ты пока не видишь.

Я тяжело вздохнул. Хорошенькое утешение! Мне действительно казалось, будто моя жизнь тихо и незаметно протекает на краю общины, а выходит, за мной внимательно наблюдают, да еще десятки глаз.

– Никто не собирается тебя утешать, – сказал Гуд-Асик. Он выпрямился, отбросил с головы капюшон и строго посмотрел на меня и моих товарищей.

Мы сидели молча, Шали и Кифа выглядели немного испуганными. Видимо, у этого разговора могли быть далеко идущие последствия. Гуд-Асик излучал власть и силу. Только что он выглядел нашим приятелем, почти сверстником и вот, за какие-то несколько мгновений, он полностью переменился.

– Духовный путь – это путь одиночки, – продолжил попечитель. – Гуртом ходят только стада коз и баранов. Избранный находит собственную дорогу и идет по ней один. Что же касается издевательств, с этого момента Шали прекращает дурацкие выходки. Я уверен, что из-за них он основательно задержится на своей ступени. Какими бы ни были причины его поступков, ему придется нести за них ответственность. Свет и насмешничество несовместны. Ессей серьезен, ведь на его духовной работе держится мир.

С другой стороны, Шуа, ты должен быть благодарен товарищу. Из-за него у тебя открылось другое зрение. Причем гораздо раньше, чем можно было предположить. Многие избранные, будучи учениками, целые годы бродили по коридорам на ощупь, а ты спустя короткое время уже бегаешь по обители, точно молодой олень.

Кифа, я удивлен твоей непонятливостью. Ученик твоего уровня должен был сам сообразить, кто гоняется за Шуа. Тебе нужно подтянуть уроки логики. Я поговорю с твоими учителями.

– Но как ты догадался!? – с отчаянием в голосе вскричал Кифа. – Я изо всех сил пытался вычислить шутника, но мне даже в голову не пришло, будто им может быть Шали!

– Догадался, как же! – бросил Шали. – Когда ты научишься читать постель, тоже начнешь догадываться.

– Постель только подтвердила мои предположения, – спокойно ответил Гуд-Асик. – Главным основанием для догадки послужил мокроступ. Невозможно допустить, будто на берегу был кто-то еще, кроме учителя Еноха и вас троих. Ессеи заняты своей работой, у кого есть время идти через всю обитель к бухте, скрываться там от ваших глаз, выжидать удобный момент и все ради дурацкой выходки? Да и, кроме того, Енох бы сразу его обнаружил. Значит, чтобы подпилить мокроступ Шуа, этот кто-то должен был войти в сговор с учителем Енохом. Несбыточно, невероятно. Значит, остаетесь только вы четверо.

Учитель Енох отпадает, Кифа был все время на виду у Шуа, да и вообще неспособен на такие штучки. Итак, Шуа и Шали. Разумеется, существует вероятность, что Шуа сам подпилил мокроступ. Однако, в таком случае мы должны признать его сумасшедшим, а он, насколько можно судить, таковым не является. Узнав, что Шали приносил и относил мокроступы, да еще сам вызвался сходить за ними, я сел на его кровать.

– Но ведь я не лежал на ней после возвращения с занятий! – воскликнул Шали.

– Зато вынашивал планы задолго до сегодняшнего утра, – в тон ему ответил Гуд-Асик. – Обдумывал их, шлифовал, уточнял. Не одну ночь и не один вечер. Постель все сохранила.

Шали снова опустил голову, и в его глазах блеснули слезы. Мне стало по-настоящему жаль товарища. Я сразу простил ему издевательства и насмешки, собственные страдания показались мне ничтожными и не заслуживающими внимания перед огорчением близкого человека. А он успел стать мне близким; за месяцы, проведенные в одной комнате, я привык к нему и полюбил.