там, в наполненных сдержанным гулом залах, он чувствовал, что жизнь его полна во всех смыслах. Любимая жена, любимая работа, любимые студенты…

Единственное, чего ему не хватало – детей собственных. Всякий раз, когда он с женой заводил об этом разговор, она отвечала:

– Прости, но я никак не могу забеременеть. Мне обещали хорошего доктора; вот, подожди, пролечусь…

Время от времени она ненадолго исчезала из дома, объясняя свое отсутствие как раз этим: «Прохожу курс лечения».

Однажды, во время одного из таких курсов, он пришел утром на кафедру и встретил проницательные глаза Ариадны, преподавателя зарубежной философии и лучшей подруги жены.

– Что – опять лечится?

– Увы…

– В какой же больнице? Точнее – в каком отделении?

Голос лучшей подруги был откровенно ироничен.

– Собственно… Извини, я не знаю. Она никогда не говорила мне адреса…

– И не скажет! – так же откровенно запальчиво сказала лучшая подруга. – Лапин, ты все постиг в экономике. А вот в жизни чего-то не понимаешь. Такое слово, как аборт, – оно тебе известно?

Наверное, именно тогда что-то впервые произошло с его сосудами: пол кафедры вдруг закачался, как палуба корабля, его затошнило… Но он быстро с собой справился. И услышал, как лучшая подруга жены отчеканила:

– Никогда никого не предавала. И не продавала. Но тут случай особый: уж больно она завралась… Тебе сказать адрес?

Как во сне, сел он в автобус, приехал к нужному (точнее – совсем не нужному) зданию, поднялся на второй этаж и увидел табличку «Гинекологическое отделение». Нянечка, открывшая дверь, неприветливо спросила:

– Вам кого?

Он назвал имя и фамилию.

Вскоре жена показалась в коридоре: бледная, но в кокетливом халатике, с накрашенными яркой помадой губами.

Увидала его и остановилась…

Вот уж кто совсем не был похож на профессорскую жену, так это другая Анечка, Анна Ивановна Свешникова, вторая его жена, ставшая профессоршей на закате своей жизни. А на ее рассвете она была просто бухгалтером.

Анечка любила быть незаметной. Одевалась она так, что подруги всерьез беспокоились: «Ты не боишься, что твой механик уйдет к другой?» Она беспечно махала рукой: а-а, не в том они возрасте, чтобы друг от друга бегать. У них уже дочь взрослая…

Анечка любила не говорить, а слушать. В окошечко кассы, через которую она выдавала зарплату ученым людям, нередко попадали обрывки таких интересных высказываний! Она скоро поняла, что ей и газет читать не надо: в газете будет длинная и нудная статья, которую за один присест еще и не одолеть, а здесь… «Украл пирожок – сиди, украл несколько миллионов – получай должность и власть»… Вот когда она поняла, что демократия в стране все-таки утвердилась. Уродливая, уходящая в болтовню демократия, но все-таки… не сажают же. Как когда-то ее отца…

– Лапин, ты опять едешь на свою любимую родину?

Этот вопрос она слышала в начале каждого лета. Он адресовался симпатичному (симпатичному из-за его глаз – ласковых и серьезных одновременно) профессору. И каждый раз тот неизменно отвечал:

– Непременно поеду!

– Но ведь бывший студент пригласил тебя в Аргентину. Знойное солнце, синее небо, ласковое море…

Думала ли она тогда, что придет время, когда она будет ездить на его родину вместе с ним?

А такое время пришло – совсем неожиданно, без всяких усилий с ее стороны. Однажды он пришел получать зарплату позже всех и был – всегда такой бодрый, такой энергичный – непривычно рассеянным. Даже, пожалуй, грустным.

– У вас что-то случилось? – участливо спросила она.

Какое-то время он смотрел на нее озадаченно, словно удивился такому к себе вниманию. Но ответил в своем духе – весело и непринужденно:

– Знаете, кашу варить некому по утрам.

– А хотите – это буду делать я?

Сто раз она потом спрашивала себя: ну, как могла сказать такое почти незнакомому человеку? И не могла на этот вопрос ответить.

Нет, одна из причин, конечно, была в том, что на тот момент своей жизни она тоже осталась одна. Подруги напророчили: однажды муж пришел домой не один и страшно удивился, увидев здесь Анечку: «Разве ты… не на работе?» Не испугался, а – именно удивился. Она не стала разыгрывать сцен – просто ушла к дочери и домой уже не вернулась…

И все-таки это была только часть правды; другая часть заключалась в чем-то другом. В чем – она поймет позже. А в тот вечер она пришла к нему (он тоже не сразу смог объяснить себе, почему пригласил ее – почти незнакомого человека – к себе), пришла и сварила кашу, потом пожарила картошку, а потом они пили вино и разговаривали обо всем на свете. Когда это повторилось во второй, в третий, а потом уже бессчетный раз, она нашла, наконец, вторую часть ответа: ни с кем ей не было еще так легко и – так интересно. Так что к тому времени, когда дочь спросила ее: «Зачем тебе этот старик?», она уже знала ответ…

Знала и то, что у дочери долго задерживаться не стоит. Та молода, ей надо устраивать свою личную жизнь. Дочка, правда, с этим не спешила, но ведь все может измениться в одночасье…

На его родину они стали ездить каждое лето. И каждый их приезд неизменно начинался с ремонта родительского дома. Причем чаще всего все приходилось делать (подкрашивать, подмазывать, подклеивать) ей одной, потому что профессор с утра обычно «ушивался», как говорил он сам, в «обход». За долгую жизнь в большом городе он не забыл никого из своих школьных друзей, как и они его не забыли; вот почему, уйдя из дома после завтрака, он мог вернуться только к ужину. Она не обижалась, – как можно обижаться на ребенка, пусть и большого? По вечерам, после «обхода», а потом после ужина, профессор садился в грушевое кресло (кресло из грушевого дерева) и начинал:

– Представляешь, Анечка, в этом кресле сидел когда-то мой дед, потом – отец, теперь вот…

– Вижу – ты.

Она оставляла вязание, чтобы минутку полюбоваться его мечтательным лицом и потом сказать:

– Ты мне уже рассказывал о них, но я опять не прочь послушать.

– Я тебе рассказывал, что дед был директором одной из школ в нашем маленьком городке. Потом он уступил место своему сыну – моему отцу. А вот что касается прадеда…

– Ты знаешь и о нем?

– Отец мне рассказывал тихонечко…

– Тихонечко – почему?

– Ну, ты тоже про своего отца дочери громко не говорила. Хотя он до ареста был нормальным советским служащим… А мой прадед Аким Сергеевич Лапин в свои молодые годы служил власти