Настропаленный Денисов явился, и хотя Платов встретил его «с довольным уважением», решил — «должно мне быть осторожным».

Настрой Денисова, конечно же, передался Платову. Сначала Платов пообещал, что даст Денисову полк убитого Карпова, но не дал, держал Денисова без команды. А Денисов, естественно, стал примечать, что Платов «находил случай в разговорах своих мне сделать неприятность». А сам Денисов якобы все это «терпел без грубости, стойко». Но не вытерпел. Положение его было двусмысленно: генерал-майор без подчиненных при генерал-лейтенанте, что-то вроде заместителя, — но официально должность эта не была оформлена, и не полагался Платову заместитель. Заявил Денисов Платову:

— Ваше Превосходительство не так разумеет мой приезд в армию, что я хочу быть его правой рукою и служить со всегдашнею моею честью и усердием.

Говорили они, подражая русским барам, но без должного навыка, получалось несколько коряво. Платов ответил:

— Я в том уверен и дам вам три полка.

— Если вы хотите видеть во всем блеске славы донских казаков, то подчините мне тридцать полков, — заявил Денисов.

Платов это понял как намек: подчини мне все полки, и я дам вам славу во всем блеске, а под вашим, платовским, руководством слава пока не блещет.

— Я столько полков не имею, — ответил Платов. — А притом и другие генералы есть, которым также надобно вверить полки.

В общем, не дал, еще месяц промурыжил.

В середине апреля прибыл в заграничную армию царь с гвардией, стал раздавать награды. И здесь неприятность. Всем награды, как награды, а Платову бриллиантовые знаки к ордену Александра Невского.

— Это что? Насмешка?

Решил царю писать. Адъютант, к Платову приставленный, кавалергард Левашев, отговорил:

— Вы бы, Матвей Иванович, графу Ливену сначала написали. Он за военное ведомство отвечает, через него наградные документы к Государю попадают.

А представлял к наградам вообще-то Леонтий Леонтиевич (Беннигсен)…

— Ладно, — решил Платов, — садись, пиши!

Начал осторожно:

— Напиши, что получил я почтеннейшее и приятельское письмо от него, от графа Ливана, с поздравлениями, что награжден этими самыми алмазами, и за письмо это благодарен. Принял я эти алмазы как должно, ибо есть божественная пословица: «Всякое Императорское благоволение свято».

Левашов споткнулся на «божественной пословице», но написал точно.

— Пиши дальше, что такая у меня неприятность: из подчиненных никто меня с этой наградой не поздравил, а все показали уныние. Стыдно мне перед Войском! Я с малых лет на бриллиантовые украшения не сроден, и все Войско Донское подтвердит. Я знал, что главнокомандующий представление посылал, и надеялся… ну… на «Георгия» второй степени… или там…

— Ого! — невольно вырвалось у Левашова.

— Пиши, пиши… Царь-то и за меньшее другим давал! Нет, не «царь». Пиши: «Государь и за меньшее другим давал…» Я ж много совершил!.. Пиши: «Видно Государь не знает, не доложили ему…» Я ж с французов гордость и дерзость сбил! Был в снегу, два месяца квартиры не знал!.. Напиши, как мы их авангард разбили и до Прейсиш-Эйлау гнали, про раненых, что отбили, про Ламсдорф… Там бой с ихним арьергардом был… До Гутштадта шел и пищи не имел!.. Сколько бил, не упомню, да и не было времени примечать. Так и напиши. Да… А только знаю, что пленных взял сто офицеров и три тысячи остальных. Одну пушку… Так? А под Ламсдорфом — орла. Про 25-й драгунский напиши, про полк Домбровского… На прах, мол, истреблен. Пленным счет потерял…

Он встал и прошелся:

— Нет, я вам докажу… Пиши: «Скромность моя долго удерживала меня говорить, кто его, неприятеля, довел до такой крайности… После Прейсиш-Эйлау уже десять боев было, не считая мелочей. Кто их бил и гнал?» Пиши: «Неприятель это знает и скажет истину, и Европе будет известно…» Ты напиши: я чего боюсь? Я боюсь, что дух упадет, если подчиненных не наградить. От Иловайского и до последнего хорунжего, у всех упадет. Да мы в пехоту врезались и разбивали! Когда это бывало[115]? Скажи пожалуйста! Как еще его бить, чтоб награды нам давали? За Прейсиш-Эйлау всем дали… Разве я на оном не был?! А две колонны, которые вырезали? Он что, не знает? Так пленные лучше скажут, кто сказанные колонны резал и какое войско. А адъютанта маршала Нея кто взял? Одни за одно дело по две награды получили, а я за многие дела при одних алмазах останусь?! Пиши: «Почему я так несчастлив, и не могу милостями Императорскими равняться с прочими, кои прежде удостаивались и всегда будут удостаиваться, а я буду как будто недостойный, и могут помыслить другие, что я не понимаю или не чувствую…» Написал? Давай, подпишу, и отправляй. Нет, погоди! Вспомнил! Пиши еще: «Прежнее мое сокрушение: князю Цицианову дали старшинство в чине, а мне нет. А я просил в 803-м году! Здесь в армии все меня службою моложе, я не в претензии против командующего, он один старше, а на других мне больно смотреть, потому, когда я служил генерал-майором, из них старшие теперь были только бригадирами тогда, а другие полковниками и подполковниками. А теперь еще к сердцу моему и к болезни моей прибавилось новое сокрушение». Написал? Давай, подпишу, и отправляй…

— Надеетесь, Ваше Превосходительство, что «Георгия» второго класса дадут?

— Должны дать, — немного успокоившись, обнадежил Платов. — Сразу, конечно, не дадут. Но мы тут еще в одно местечко напишем…

И зимы вроде суровой не было, и весна припоздала. Навалились весенние хлопоты — хорошо, что боев больших не было. Выделял Платов деньги на муку и на уксус: боялся, что напьются казаки весенней мутной воды, животы у них схватит — надобно квас делать или в воду уксус добавлять. Особым приказом запретил пикетам по житу ездить — на то стёжки есть. И так голодно, а еще и молодые хлеба потопчут…

В начале мая приехал к нему вернувшийся вместе с царем князь Багратион:

— Матвей Иванович, мне письмо пришло из Санкт-Петербурга, есть в нем и для тебя приписка. Кланяются тебе.

Платов расчувствовался, Багратиона обнял.

— От Ее Величества приписка? — спросил тихо.

— От Ее Величества и от Великой Княжны Екатерины Павловны.

Прошли времена, когда был Багратион у Потемкина в ординарцах, сама Императрица с дочкой ему пишут. Высоко взлетел! Платову приписка, а письмо — Багратиону.

— Спасибо, Петр Иванович! Уважил. Не забыл старика. Будешь писать…

— Да, конечно… Но… Матвей Иванович, ты бы сам написал. По-дружески советую.

Был Багратион в случае, добр и счастлив. И в каком случае! Обнялся с Платовым и уехал. А Платов сел царице писать.

«Всемилостивейшая государыня!..»