Я пришел в ужас. Его внушил не только факт болезни Евсевии, но и тон, каким это было рассказано, Елена явно наслаждалась, говоря о страданиях императрицы.

- Слов нет, и брат, и мы все были обеспокоены случившимся, но через несколько дней Евсевия поправилась. И уж как она была ко мне добра, когда пришел мой черед… истекать кровью. Пока я рожала, она не отходила от моей постели. Где еще найдешь такую заботливость? И она даже добилась, чтобы нашего мертвого сына похоронили в мавзолее Констанции. Какая чуткость! Будто я ей сестра, а не… враг. - Бросив эти слова мне в лицо, Елена поднялась из-за стола, меня же как пригвоздило - так потрясла меня эта внезапная вспышка яростного гнева.

- Твоя покровительница, твоя заступница убила обоих наших детей, - продолжала Елена, стоя у двери. Она говорила совершенно спокойно, как опытный ритор, тщательно продумавший тезисы своей речи. - Философия для тебя все, ты так любишь гармонию и равновесие - так попробуй, взвесь это на своих весах! На этой чаше двое детей, - она вытянула левую руку ладонью вверх, - на этой Евсевия. - Она вытянула и правую руку так, чтобы ладони сравнялись, как чаши весов. - Сможешь?

Я не нашел, что ей ответить, да и что тут можно было сказать? Не дождавшись ответа, Елена вышла. Мы с ней никогда не возвращались к этому разговору, но в тот день мне открылась другая Елена, и ее гнев внушил мне уважение. Я понимал: человек всегда остается для другого тайной, даже если живет с ним рядом и делит ложе.

Через месяц мы получили известие о смерти Евсевии.

* * *

Зима, которую я так безмятежно провел в Галлии, для Констанция оказалась тревожной. Во-первых, он потерял жену, во-вторых, хотя он и сумел вторично усмирить сарматов, на дунайских рубежах было по-прежнему неспокойно. Варварские племена постоянно совершали набеги, причинявшие государству большой ущерб. Поэтому императору пришлось зимовать в Сирмии - большом городе на границе Дакии с Иллирией. Тем не менее он провозгласил, что, одержав вторую победу над сарматами, вторично прибавляет к своему имени почетное звание "Сармагик". Поскольку Констанций не давал точных указаний, как его теперь следует именовать, Приск решил, что нам придется называть его "Констанций Сарматик Сарматок".

Таким образом, из-за этих бурных событий Констанцию было не до меня, и наши отношения оставались на том же уровне. Впрочем, мне достоверно известно, что он всегда пренебрежительно отзывался о моих победах в Галлии. Евсевии, желая позабавить своего господина, а заодно и себя, изощрялся в изобретении для меня обидных кличек. Вот некоторые из них, дошедшие до меня: Болтливый мул, Мартышка в пурпуре, Эллинствующий педант и, разумеется, Козлик, поскольку я вновь отпустил бороду. Как много интересного может узнать о себе правитель, стоит ему того пожелать!

У людей странные понятия о моде. К примеру, если Константин и его наследники были чисто выбриты, значит, бриться должны все, а высшие должностные лица - неукоснительно. Поэтому многие злословят насчет моей бороды, но я всегда привожу им в пример Адриана и его ближайших преемников. Все они носили бороды, а их эпоха, по моему глубокому убеждению, значительно превосходит нашу. Впрочем, нападки на мою бороду связаны с нынешним отрицательным отношением к философии. Отсюда и незатейливый "силлогизм": философы носят бороды; Юлиан носит бороду - следовательно, Юлиан философ и, возможно, относится к галилейским суевериям так же враждебно, как и все это вредоносное племя.

Военную кампанию этого года я уже описал в другом месте. Повторю вкратце: без особых усилий я отбил у германцев семь разрушенных городов на прирейнских землях, восстановил в них зернохранилища и оставил гарнизоны. Вот эти города: Лагерь Геркулеса, Шенкеншанц, Келлен, Нейс, Андернах, Бонн и Бинген.

* * *

Под Бингеном меня ожидал сюрприз. Преторианский префект Флоренций, с которым я не виделся более двух лет, вдруг объявился и привел свою армию мне на подмогу. Поскольку мы вот-вот должны были уйти на зимние квартиры, мне оставалось только поблагодарить его за великодушный жест и вытянуть из него как можно больше хлеба и денег. Между нами состоялся забавный разговор.

Оба лагеря были разбиты за городом, армия преторианского префекта встала южнее нас, ближе к реке. Я предпочел жить в палатке: город отстраивался, и там стоял страшный шум и сутолока. На следующий день после того, как наши армии соединились, Флоренций попросил у меня аудиенции. Я дал согласие принять его, не без удовлетворения отметив, что теперь уже он явился ко мне, а не стал требовать, чтобы я явился к нему.

Флоренций прибыл на закате. Я принял его один в своей палатке. Его поведение заметно изменилось - против обыкновения он почтительно приветствовал меня и даже не счел возможным пошутить по поводу моих спартанских привычек. Он был чем-то явно обеспокоен. Но чем именно?

Мы сидели на складных стульях у входа в палатку. Вдали над зеленой стеной леса высились серые башни городских укреплений Бингена, озаренные золотыми лучами заходящего солнца. Несмолкающий шум лагеря вокруг нас сливался с пением птиц, и это настраивало на благодушный лад.

- Известно ли тебе, цезарь, что персы готовы идти на нас войной? - начал издалека Флоренций.

Я ответил, что мне известно только то, что известно всем: посольство, отправленное Констанцием к Шапуру, вернулось ни с чем.

- Боюсь, дела обстоят гораздо хуже. - Руки Флоренция дрожали, взгляд беспокойно блуждал, как у птицы, которая ищет, на какую бы ветку сесть. - Несколько месяцев назад Шапур вторгся в Месопотамию и осадил Амиду.

Меня не столько удивило то, что персы начали против нас войну, сколько то, что это событие от меня скрыли. Обычно в нашей империи не успеет слететь с плеч чья-нибудь голова, как вести об этом распространяются на тысячи миль вокруг, будто их разносит ветер - нет, даже быстрее, будто их мчат лучи солнца. Никто не знает почему, но слухи движутся быстрее пеших и даже конных всадников - это общеизвестный факт. Почему же именно на этот раз такого не случилось - без обиняков задал я Флоренцию этот вопрос. Он в ответ только махнул рукой.

- Ты же знаешь нашего Августа, - произнес он. - Он старался все как можно дольше утаивать. Таков его обычай.

Флоренцию было поручено в разговорах со мною отпускать в адрес императора крайне нелестные замечания, в надежде, что я попадусь на эту удочку и раскрою свои предательские замыслы. Я не поддавался на такую дешевую провокацию, и Флоренций понимал это, но тем не менее мы продолжали эту, ставшую привычной, игру - совсем как деревенские старики, которые часами сидят за шашками и из года в год раз за разом делают одни и те же ходы - и так до самой смерти.

- Но какая от этого польза? - удивился я.

- Дело в том, что случилась катастрофа, цезарь. - Развязав свой кошелек из оленьей кожи, Флоренций стал нервно перебирать золотые монеты. - Амида пала.

Скажи он, что пала Антиохия или даже Константинополь, это не произвело бы на меня столь тяжелого впечатления. Амида была ключом от всей персидской границы, и ее стены считались неприступными.