еще и третья грань, а точнее, сердцевина его таланта, — глубоко спрятанная лирическая основа. Кулиш долго попирал в себе поэта, загонял его в подполье, убивал иронией и скептицизмом. Но поэт не сдался, он прорвался к жизни, внеся в драмы писателя символическую образность, до крика резкое ощущение душевной боли, неповторимую интонацию фразы, по которой любой отрывок из его пьес узнается мгновенно.

Лирическая тема драматургии Кулиша, робко зазвучавшая еще в «Коммуне в степях» и неожиданно вырвавшаяся в трагедийно-сатирическом «Народном Малахии», достигла вершины в «Патетической сонате». Замысел этой пьесы в форме киноромана возник у Кулиша еще в 1924 году, в нем фиксировались и важные фабульные линии, и лирико-экспрессивная композиция: «Я уже думаю так: пусть будет изломанная композиция, пусть будут куски. Нельзя же такую эпоху, как война и революция (1914—1922), уложить, втиснуть в одну клетку. Не употребить ли комбинацию — лирические отступления — эпистолярная форма (письма к героине) — дневник — отдельные небольшие, сжатые и энергичные новеллки». В дальнейшем многое прояснилось, существенно изменились важные детали, но лирическая основа «Патетической сонаты» осталась неизменной. Волна лирики, чуть окрашенной иронией, делает пьесу явлением прежде всего поэтическим. Язык украинской поэзии — проникновенно нежной, не боящейся казаться сентиментальной или чрезмерно кудрявой — составляет основу стилистики драмы. В ней все говорят поэтично: и поэт, и проститутка, и прачка, и генерал. Лиричность пьесы определена и характером ее героя, поэта Илько Юги, и формой изложения, ведь это — пьеса-воспоминание, монолог героя, названного автором «Я».

Драма лирическая и музыкальная, «Патетическая соната» — произведение сложной идеологической и нравственной проблематики. Некоторая перегруженность ее построений может быть понята, если принять во внимание полемическую связь «Патетической сонаты» с «Белой гвардией» и «Днями Турбиных» М. Булгакова, которая несомненно существует и многое объясняет в пьесе Кулиша. Обращаясь к той же эпохе, что и Булгаков, сознательно принимая часть его сюжетных и психологических ходов, Кулиш вступает с ним в острый спор: роман Булгакова и спектакль МХАТа в те годы усиленно обсуждались на Украине, потому что они касались взаимоотношения политических сил в гражданской войне.

Полемика начинается с оценки «белой гвардии». Кулиш берет семейство кадровых офицеров (отец — генерал Пероцкий, сыновья — корнет Андрэ и кадет Жоржик), где мать заменяет экономка и, по совместительству, подруга генерала. И уже с этой детали — пошлая Аннет в роли хранительницы домашнего очага — начинается снижение уровня благородства, на который были подняты герои Булгакова во МХАТе. Кулиш обвиняет «белую гвардию» не только в жестокости политической борьбы, но и в «нормальной» социальной бесчеловечности, в спокойно унаследованном равнодушии к тем, кто стоял ниже их.

Крах Пероцких происходит в пьесе Кулиша на фоне другой катастрофы — поражения украинского буржуазного движения. Картинам в петлюровском штабе в «Днях Турбиных» Булгакова Кулиш противопоставляет сцены у Марины Ступай-Степаненко, члена подпольного комитета «Золотая булава». Культура Турбиных и тупость петлюровцев для Булгакова полярны. Для Кулиша офицерская изысканность Пероцких символизирует барскую профанацию культуры, он склонен скорее видеть основательность культуры в Марине.

Главное же состоит в ином. Драматург протестует против того, что было крепостью и Марины, и Пероцких, и Турбиных, — против монопольного владения культурой. И для Булгакова и для Кулиша это едва ли не самый важный вопрос. Для Булгакова Турбины аккумулировали в себе национальную культуру, их естественная интеллигентность была результатом сложной, вековой системы воспитания. Кто сможет заменить их, чем и кем будут заполнены проломы в стенах общегосударственной культуры?

Для Кулиша в те годы вопросы подъема украинской культуры были первостепенны. В конце 20-х годов он настойчиво выступает против терпимого отношения к низкому уровню многих явлений украинской литературной жизни тех лет. Задумывая «Патетическую сонату», он с горечью скажет: «Иду на маленький компромисс с моим милым и родным, но не очень культурным обществом». Трезвость оценки культурного уровня третьей силы — большевиков сохраняется в «Патетической сонате» в полной мере. Но Кулиш знал, что в народе живут не только мстительные страсти, но и стремление к знаниям, созиданию. И поэт Илько Юга, который в кульминации пьесы выступает от имени большевиков, на вопрос Марины — кому нужно ее пианино и кто сможет на нем сыграть «Патетическую сонату», — твердо отвечает: научатся, сыграют. В этом ответе Илько проявился и глубинный демократизм самого драматурга — крестьянского сына, не забывшего ни сословных унижений молодости, ни голодных лет ученичества. Кулиш понимал, что ни «белая», ни «желто-голубая» гвардии не помогут рабочим переселиться из подвалов, не дадут крестьянам земли, не пошлют детей бедняков учиться. Вот почему большевиков поддерживают и безногий рабочий Аврам, и прачка Настя, и гулящая Зинка, и безыменные крестьяне, и поэт Илько Юга.

Гуманист Илько пытается противопоставить жестокости жизни идею всеобщей любви. Но знамя «вечной любви» мало помогает в бурном водовороте революционных событий. Гибель мечты о всеобъемлющей, сильной и счастливой любви разрешается в пьесе преодолением чувства ради высшей справедливости, ради создания общества, в котором люди станут чище и добрей. Потому что, как пылко утверждает Илько, «только тогда, когда Петраркой станет тот, кто бьет сегодня жену, наступит мировая социальная весна!»

Эмоциональная взволнованность пьесы, драматическая разработанность ее образа-символа («Патетическая соната» Бетховена), тонкость перехода поэтического слова в музыку придают отдельным сценам удивительную выразительность. А. Таиров восхищался силой контрастов, свойственных пьесе, и полагал, что «фактура пьесы, ее архитектоника… намечает новые пути советской драматургии»[15]. Фридрих Вольф, автор сценической редакции пьесы в немецком издании, считал ее высоким образцом драматической поэзии, достойным сравнения с вершинными произведениями этого жанра. В спектакле Камерного театра Таирову не удалось выявить собственно поэтические свойства пьесы, но патетика массовых сцен, их контрастная живописность были разработаны с большим искусством.

На лирической волне «Патетической сонаты» Кулиш написал еще одну пьесу — «Вечный бунт» (1932). Стремление объять единым взглядом противоречия жизни определяет особую сложность структуры этого произведения. Сцены «производственные» смыкаются с почти трагическими эпизодами в их суровой и грозной многозначительности. Лирическая драма как бы размывается струей едкой самоиронии, звучащей с первых же ее строк. Обнаженность духовного кризиса главного героя вызывает появление эпизодов, стоящих на грани реальности и видений. Эта зыбкость художественных форм «Вечного бунта» отражала сложность идейных конфликтов того времени и неуверенность героя пьесы в исторической правоте своей позиции. А позиция эта, полагал драматург, была проявлением трагедии романтического мировосприятия в эпоху суровой материальности, — герой пьесы Ромен в первой же сцене был представлен как «недобитый романтик». Сам жанр драмы определен автором очень точно: «диалоги». Правда «дискуссионность», преобладающая в пьесе, отрицательно сказалась на художественном уровне характеров и пьесы в целом. Однако смятенность внутреннего мира Ромена раскрыта с той мерой горькой боли и бесстрашной откровенности, которая вызывает