Когда мальчик подрос и стало возможным заняться его образованием, Вилен вроде бы очнулся и снова заинтересовался сыном, но выяснилось, что парнишка куда больше склонен гонять с ребятами во дворе мяч и драться, а книги читать он не хотел категорически. Учился он очень средне, а по поведению то и дело приносил в дневнике двойки. Одним словом, мечта Вилена Викторовича не сбылась. Но он, как многие мужчины, довольно ловко дистанцировался от проблем взращивания и воспитания ребенка, и все это пришлось взвалить на себя Ангелине Михайловне, которая и рожала-то только из желания угодить любимому мужу, а уж возиться с ребенком, который не нужен ей самой и совершенно неинтересен Вилену, ей и вовсе не хотелось. Но пришлось.

Эта модель повторялась на протяжении их совместной жизни неоднократно, вот и теперь она налицо. Ангелине сразу не понравился Крамарев, и высказанные им идеи вызывали у нее большие сомнения, но Виля загорелся – и для нее этого было достаточно. Она видела, как постепенно стал сникать Вилен после выхода на пенсию, каким он становился хмурым и брюзгливым, видела, что ничто его не радует и не вызывает интереса, даже то, что раньше всегда доставляло удовольствие. Муж стал напоминать Ангелине Михайловне воздушный шарик, который проткнули очень тонкой иглой и из которого незаметно и бесшумно, но непрерывно и неотвратимо выходит воздух. После знакомства с Максимом Вилен Викторович ожил, глаза заблестели, он начал собираться в Москву и возбужденно обсуждал с женой перспективы их совместной жизни в столице. Ангелина была счастлива от того, что муж возвращается к жизни, и решила не обращать внимания на собственную неприязнь к Крамареву: какая разница, симпатичен он ей или нет, главное – он дал Вилену смысл жизни и цель, он дал ему силы и интерес к этой новой, наполненной смыслом, жизни.

Она и сама не заметила, как втянулась, вжилась в роль, и ни за что на свете Ангелина Сорокина не призналась бы даже самой себе, что дело вовсе не в смысле и цели, а исключительно в том, что ей понравилось жить в Москве. Квартира, конечно, маленькая, однокомнатная, не сравнить с их хоромами в Новосибирске, но зато все остальное! И деньги, много денег, которые Максим дает не считая и которые можно тратить как угодно. Можно покупать немыслимо дорогие билеты на концерты Доминго и Каррераса, можно ездить на такси и посещать косметолога в хорошем салоне, а можно и совсем не тратить их и копить «на старость». В общем, жизнь с Виленом в столице стала для Ангелины Михайловны самым, наверное, счастливым периодом в жизни, и ей хотелось, чтобы период этот длился как можно дольше. А Вилену уже все надоело, он злится на Максима, который ими руководит и требует отчета, и на самого себя злится, потому что не может выполнить задание Крамарева, и на жену – за это же. Вот теперь еще соседка Людмила… А терпеть его плохое настроение и страдать от ревности ей, Ангелине.

* * *

Своего ключа от квартиры матери у Максима не было, и ему, как обычно, пришлось долго ждать, пока откроют дверь. После инсульта Зоя Петровна стала инвалидом, левая рука у нее почти не работала, левая нога плохо ходила, и ей требовалось много времени, чтобы дойти до входной двери. Максим неоднократно ставил вопрос о том, чтобы получить ключи от этой квартиры, но мать каждый раз отказывалась и говорила, что в этом нет необходимости и что она прекрасно со всем справляется сама.

– Не нужно искусственно облегчать мою жизнь, – говорила она. – В конце концов, не ты один ко мне приходишь, меня постоянно посещают разные люди, и мне так или иначе приходится открывать дверь. Я и тебе открою, мне нетрудно. Ничего страшного, если тебе придется лишние три минуты постоять под дверью, не переломишься.

Зоя Петровна всегда была сухой и жесткой, Максим привык к этому с детства и не обижался на мать до поры до времени. То есть ровно до тех пор, пока в его жизни не появился родной отец, Виталий Андреевич, который был ласковым, мягким и открыто любовался сыном, не уставая нахваливать его. Контраст в поведении отца и матери был настолько разительным, что к Максиму снова вернулись его детские сомнения в материнской любви Зои Петровны. Эти мысли были неприятны, беспокоили, нервировали, они возникали всякий раз, когда Крамарев навещал мать или звонил ей.

– Здравствуй, Максим, – сказала Зоя Петровна, открыв наконец дверь, и Максим сразу подумал: «А отец сказал бы: «Здравствуй, сынок». Она за всю жизнь не сказала мне ни одного доброго слова, ни разу ласково не назвала, всегда только по имени».

Максим не мог не отметить, что мать, несмотря на многолетнюю болезнь, выглядит хорошо. Зоя Петровна очень следила за собой, к ней на дом постоянно приходила мастер из салона красоты и приводила в порядок голову и ногти на руках и ногах, и одеваться мать старалась элегантно, насколько это было возможно в ее положении, во всяком случае, Максим никогда не заставал ее в халате, пижаме или в чем-либо сугубо домашнем. К Зое Петровне часто приходили авторы, редакторы, курьеры из издательств, приятельницы, коллеги по институту военных переводчиков, где она до болезни преподавала немецкий, и ей приходилось постоянно быть в готовности принять гостей. И никакого беспорядка в квартире она, разумеется, тоже не допускала.

Максим поцеловал мать и понес на кухню сумки с продуктами. Ну почему она такая упрямая? Почему не хочет жить вместе с семьей сына в большом загородном доме? Положа руку на сердце, Максим и сам не хотел жить с матерью, очень уж у нее тяжелый характер, но ему было бы проще и спокойнее, если бы она была постоянно под присмотром. По крайней мере он мог бы не бояться, что с ней что-то случится, например, еще один инсульт, или она просто упадет и разобьется.

– Ты приехал только для того, чтобы привезти продукты? – спросила она. – Напрасно. Прислал бы водителя, как всегда. Ты занятой человек, у тебя много работы, нечего отрывать время от дела.

У Зои Петровны была поражена вся левая половина тела, поэтому речь была не очень внятной, но Максим за много лет приноровился и хорошо понимал мать.

Он разложил принесенные продукты в холодильнике и зашел в комнату, где Зоя Петровна сидела за заваленным рукописями столом: несмотря на давнюю инвалидность, она до сих пор работала – безупречное знание немецкого языка в сочетании с терпением, усидчивостью и способностью к высокой концентрации внимания позволяло быть превосходным корректором. Ей приносили рукописи учебников, пособий, разговорников и хрестоматий, к ней обращались также студенты и научные работники, если готовили дипломы и диссертации с большими объемами текста на немецком. Максим искренне не понимал, зачем матери нужно работать, ведь он обеспечивает ее всем необходимым и готов оплачивать все ее желания и потребности.

– Как у тебя дела? – спросила Зоя Петровна.

– Нормально. Концерн работает, приносит прибыль.

– А твои политические игрища? Ты все еще занимаешься этой ерундой или уже наконец бросил?

– Мама, политика – это не ерунда, это очень серьезная и важная вещь, – терпеливо ответил Крамарев. – Ты же нормальный современный человек, ты читаешь газеты, смотришь телевизор, как же ты можешь этого не понимать?

– Максим, у тебя и так есть все, чтобы быть счастливым. Власть никогда и никого до добра не доводила, поверь мне. Это все влияние отца. Я потому и ушла от него, что очень уж он власти хотел и все рвался карьеру делать любыми путями, даже некрасивыми и неправедными. Он все уши мне прожужжал про свои интриги на работе, под всех прогибался, все искал, чью бы еще задницу вылизать, чтобы продвинуться хотя бы на миллиметр наверх. Вот и тебя он заразил своими идеями, а ведь это все пустое, Максим. В этом нет смысла.