составляют для него «книги мудрости», включенные в текст поэмы в качестве отдельных глав. Вняв назиданиям философов, Искандар отправляется в новые походы, но уже не ради завоеваний, а с двойной целью: постичь еще неведомые ему тайны бытия и «пробудить ото сна спящих», «обратить к любви дикарей», «устремить всех к Владыке вселенной». Новые странствования Искандара тоже полны чудесных приключений: он посещает берег из драгоценных камней, селение головопоклонников, по дороге в Индию встречается с морскими девами (сиренами), своими напевами, сбивающими мореплавателей с пути. Далее на Севере Искандар строит железный вал, чтобы защитить цивилизованные народы от народа яджудж, который отличается враждебностью и диким нравом и угрожает соседям. Искандару удается посетить идеальный город, находящийся в труднодоступных горах и открывающийся не каждому. В этом городе царит всеобщая справедливость и благоденствие, он свободен от грабежей и распрей, и даже дикие звери не нападают на скот и не боятся людей.

Когда по воле судьбы тот рожденный под счастливой звездой

Закончил возведение Искандарова вала,

С того привала поспешил он в город,

Который многие искали, но никто не находил…

Когда еще некоторое время прошло в пути,

Миновал он эти посевы и ручьи.

Увидал он дивно украшенный город,

Подобно раю, изобильный и богатый.

Когда подошел он близко к въезду в город,

Не увидел ни ворот из железа и дерева, ни камня [стен].

В этом городе у нескольких старейшин

Все учились осмотрительности и брали с них пример.

Увидел там [Искандер] лавки, полные товара,

Но двери в них не были заперты на замок.

Приветливые обитатели того города

Вышли ему навстречу с сотней извинений.

С дороги повели его во дворец

Великолепный, как бирюзовые небеса.

Попав на пиршество во дворец, Искандар расспрашивает хозяев о законах удивительного города, в который он попал. Ему отвечают, что жители города избегают лжи, что порядок в городе поддерживается божественным повелением и что Господь является единственным защитником горожан от бедствий. По этой причине всеобщий жизненный принцип здесь – упование на Бога (таваккул). За нарушение закона преступника наказывают не соплеменники, его сразу настигает Божья кара. Очевидно, что кар тина идеального города, созданная Низами, хранит отпечаток мифологического представления о «золотом веке», восходящего к авестийскому рассказу о царстве Йимы. На это указывает такой пассаж:

У нас никто не умирает в молодости,

Только старцы, прожившие много лет.

А если кто умирает, об этом не печалимся,

Ибо от этой болезни лекарства нет.

А еще никто не говорит ни о ком за глаза то,

Что не мог бы сказать ему в лицо…

Из всех людей с нами ладят те,

Кто, подобно нам, чисты [душой] и воздержаны.

А те, кто придерживается иного поведения,

Скоро выпадают из нашего круга».

Когда Искандар понял, какие [здесь] законы,

Застыл на месте от изумления,

Ведь прекрасней истории прежде не слышал,

И в книгах царских подобного не читал.

Обретенное Искандаром знание, тем не менее, не может уберечь его от удела всех земных тварей – жизнь царя близится к закату. В главе «Завещание Искандара» царь перечисляет свои деяния и просит прощения у тех, кого мог обидеть. Далее следует глава, в которой Искандар просит мать не оплакивать его смерть, ибо он выполнил свое земное предназначение, и умирает с улыбкой на устах.

Вслед за Искандаром умирают его наставники-философы. Далее в текст поэмы включена глава о кончине Низами. Хотя ряд исследователей склоняются к мысли о том, что данная глава является позднейшей интерполяцией, добавленной уже после смерти поэта, можно допустить, что ее авторство все-таки принадлежит самому Низами. Содержащая мотивы окончания труда жизни, глава о смерти Низами образует композиционную симметрию с главой «Беседа мудреца Низами», завершающей раздел философских бесед о сотворении мира.

История Искандара, рассказанная Низами, может быть воспринята не только как философское жизнеописание великого мужа, но и как символическое изображение мистического странствия человека в поисках Божественной истины, о чем свидетельствуют те элементы сюжета, которые имеют устойчивые суфийские коннотации – мотив поисков живой воды, мотивы странствий ради обретения истинной мудрости, пророческая миссия героя. Любовная и даже героическая тематика в поэме явно отступают на задний план, в качестве же главных выдвигаются проблемы нравственных и религиозных исканий и установления идеального социального миропорядка. «Искандар-нама» тяготеет к жанру философской аллегории или социальной утопии, что полностью отвечает творческим устремлениям авто ра, проявлявшимся и в других его сочинениях.

Жанровые и содержательные компоненты, представленные в «Искандар-нама», складываются в весьма сложную и мозаичную картину. В первой книге поэмы превалируют мотивы героического и любовного эпоса (богатырское воспитание героя, его военные доблести и победы, любовные приключения, деяния на благо цивилизации), а во второй – философско-дидактического (беседы с мудрецами, странствия по свету в поисках истины, достижение героем пророческой миссии, рассуждения о познании Бога, о жизни и смерти, о бренности земного бытия). В обеих частях присутствует большое количество авантюрно-сказочных эпизодов и рассказов о чудесах мира, сопровождающих как батальные сцены первой книги, так и описание путешествий Искандара во второй.

Две части сказания об Александре представляют собой законченные самостоятельные произведения, посвященные к тому же двум различным адресатам: «Шараф-нама» адресована представителю династии Илдегизидов Нусрат ат-Дину Абу Бакру Бишкину ибн Мухаммаду (1176–1187), а «Икбал-нама» представителю правящего дома Зингидов в Мосуле ‘Изз ад-Дину Масуду II ибн Арслану (1210–1219). Две части поэмы снабжены симметричными главами интродукции и завершения, начала всех глав повествовательной части единообразны: в «Книге славы» они маркированы обращением к виночерпию (саки-нама), а в «Книге счастья» начинаются с обращения к певцу (муганна-нама).

Пять поэм Низами заложили основы нового вида эпического творчества на персидском языке, а затем и на других языках Ближнего и Среднего Востока и мусульманской Индии, который получил название «Хамса» («Пятерица»). Пять поэм Низами именовали также «пятью клада ми» (пандж гандж). Хотя сам поэт не употреблял термина «Пятерица», в авторском сознании его творения выступают как единое целое, о чем можно судить по следующей цитате из «Шараф-нама»:

Да, я много старинных кладов разыскал,

Добавил в них новые мысли-самоцветы.

Сначала я устремил взгляд к «Сокровищнице»

И за дело взялся без промедления.

Затем я смешал жирное и сладкое

И принялся за повесть о «Хусраве и Ширин».

Оттуда