кипариса и там застряла. Я пробовал спускать ее еще и еще, но она не доходила до реки на несколько футов.

Дело в том, что веревка была достаточной длины, но густые ветки кипариса мешали ей спуститься отвесно. Я возился с этой веревкой, пока меня не одолела смертельная усталость.

Наконец я увидел, что моя затея неосуществима, и отказался от нее.

Казалось бы, я должен был совсем пасть духом, особенно потому, что раньше не сомневался в успехе; но мне как раз пришел в голову другой план, как добыть драгоценную влагу. Я говорил уже о том, что нарезал внизу целую кучу тростника для своего ложа и свалил его в кучу у подножья кипариса.

Вид этих длинных трубок навел меня на мысль, которую я тут же привел в исполнение. Развязав рубашку, я прикрепил веревку к рукоятке своего ножа. Затем спустил нож вниз, стараясь зацепить острием тростник. Очень скоро я набрал его столько, что мне хватило б выстлать им весь берег.

Прошло порядочно времени, прежде чем я соорудил прибор для зачерпывания воды из реки. Мне без конца приходилось скреплять и прилаживать трубки, но дело шло о моей жизни, и, зная это, я работал, как негр.

Мои труды увенчались успехом. Прибор был закончен, и я осторожно спустил его, стараясь не наткнуться на ветви, и скоро увидел, как он погружается в воду.

Я припал губами к его верхнему концу; самое дорогое вино на свете, которое тянут через соломинку, не струилось так сладко, как эта вода, поднимавшаяся, журча, по моим трубкам прямо мне в рот!

Мне казалось, я буду пить вечно, и я своими глазами видел, как уровень Миссисипи становился ниже.

— Ха-ха-ха!

— Можете смеяться, приятель, я рад, что вы в таком хорошем настроении, но уверяю вас, что я был тогда в еще лучшем. Отняв наконец губы от тростника, я почувствовал себя другим человеком, точно восставшим из мертвых или прошедшим сквозь очистительный огонь. Но это еще не все, и я думаю, вы не прочь бы дослушать до конца.

— Непременно, я хочу узнать финал этой истории.

— Я не понимаю, что значит слово «финал», но расскажу вам, чем она кончилась — это любопытнее всего, что было до сих пор.

Шесть долгих дней прожил я на своем суку, иногда наведываясь в орлиное гнездо и воруя там пищу, приготовленную родителями для птенцов.

Их стол был разнообразен: то рыба, то мясо или дичь, — и все это доставалось мне. Кролик, белка или рябчик, чирок, дикая утка — вот чем я питался. Я ел их сырыми, боясь развести огонь из опасения поджечь сухие листья дерева и спалить гнездо, — это было б все равно, что убить курицу, несущую золотые яйца.

Я мог бы долго прожить таким образом, хотя, признаюсь, мне было скучновато.

Но птенцы росли с каждым днем. Они уже оперились, и я знал, что они скоро покинут гнездо.

Что же тогда будет со мной? Я, конечно, буду продолжать жить на дереве, но где я возьму еду? Кто, кроме орлов, будет снабжать меня рыбой, мясом и дичью? Ясно, что никто. Эта мысль меня беспокоила. Я знал, что никто меня не найдет, жена — и та до сих пор не нашла; что же касается лодок, я кричал им, пока не нажил одышку. Я до такой степени надрывал себе горло, что в конце концов совершенно потерял голос.

Мне было ясно, что я должен был выбраться с этого дерева, или умереть между его ветвей, и я все искал выхода.

Я читал в вебстеровском букваре, что «необходимость — мать изобретения».

Не знаю, где был старый Веб, написавший эти слова, но так или иначе они оправдались у Зеба Стэмпа, застрявшего на кипарисе.

Я заметил, что оба старых орла привыкли ко мне и сделались совсем ручными. Они видели, что я не трогаю птенцов, только разделяю с ними обед, так как я всегда старался оставить им достаточно, да и их родителям нетрудно было снабжать их пищей в изобилии, не то, что у вас, в Англии, приятель: следовательно, птенцы не были на меня в претензии за мои воровские проделки. Дошло до того, что я стал красть в их присутствии.

Мне легко было поймать их, и я решил сделать это, чтобы выйти из мерзкой передряги, в которую так глупо попал.

Вот что я придумал: я заметил, что орлы были очень велики и имели сильные крылья. Мне поэтому пришло в голову заставить их сослужить мне службу перенести меня на землю.

Я не хотел лететь с ними по воздуху. Мне только надо было сделать из них нечто вроде такой штуки, которая называется, кажется, парашютом, я сам видел в Новом Орлеане, как его пустили по воздуху с енотом и кошкой.

Хорошенько обдумав этот план, я начал измышлять способы поймать старых орлов.

Меньше чем через час они уже были у меня в руках; я завязал им клювы, чтобы не клевались, и ножом отрезал им когти.

Затем я впятеро сложил веревку; теперь она была достаточно крепкой, чтобы выдержать мой вес. Одним концом ее я связал лапы орлам, собрав их все четыре вместе, а другим обмотал себя под мышками. Я проделал все это на самой нижней ветви кипариса, куда притащил и своих пленников.

Когда все было готово, я вынул нож из ножен и ткнул каждую птицу его острым концом, они инстинктивно захлопали крыльями, пытаясь улететь, а я, воспользовавшись этим моментом, соскользнул с ветки и бросился вниз.

Не знаю точно, что последовало затем. Помню только, как я продирался сквозь ветви кипариса и как упал в Миссисипи. Я бы, конечно, утонул, если бы веревка порвалась или орлам удалось освободиться. Но этого не случилось, орлы били крыльями по воде изо всех сил, и это спасло Зеба Стэмпа.

Я слышал когда-то об одной женщине, которую звали Венерой;