– Через час разбудите.

И отрубился. И увидел сон.

Эту сцену он уже видел, когда взялся за железные прутья ограды парка. Тогда все и началось. Но сейчас он видел события несколько по–другому.

В комнате санатория имени Воровского, в той самой комнате, где много лет спустя Ада Винтер устроит свой рабочий кабинет, ненастным осенним вечером сидели двое. Исполняющий обязанности начальника разведуправления Красной армии, член военного совета Наркомата обороны СССР Семен Григорьевич Гендин был близок к отчаянию.

Год назад его друг и соратник Яков Саулович Агранов, 1–й заместитель наркома внутренних дел, комиссар государственной безопасности 1–го ранга, был сначала понижен, потом отстранен от работы, исключен из партии и арестован.

И вокруг их покровителя, наркома внутренних дел, сталинского сокола Николая Ивановича Ежова творилось что-то непонятное. Гендин знал, что сегодня на политбюро должны были обсуждать донос на наркома, поданный начальником заштатного областного управления НКВД. Это могло означать только одно – конец.

«Неужели эта сволочь, Хариманн, не соврал, когда говорил: «Я убиваю тех, кто мне не нужен»? Значит, все они выполнили свою миссию и теперь обречены?»

Сидевшая напротив него Женечка Гладун, она же Евгения Ежова, словно прочитала его мысли.

– Миссия исполнена, – произнесла она каким-то потусторонним голосом. – Рукопись отправлена, механизм взведен. «Чайка» взлетела.

Но Семен Григорьевич не мог успокоиться.

– А если Мастер что-то напутал в тексте или нарочно изменил?

Женщина затянулась длинной папиросой и выпустила тонкую струйку дыма.

– Мастер знает, чем рискует, – сказала она. – Если условия договора нарушены, он умрет. Через год, может быть, немного позднее. Ты не знаешь, как там мой тенор?

Так она иногда называла своего мужа. Ответ был неутешительным:

– Твой тенор еще поет, но, думаю, его дни сочтены. Да и за нас с тобой я дохлого таракана не дам.

Злобная усмешка исказила ее черты.

– Пусть только попробуют меня тронуть, я тогда все расскажу, – пообещала она. – Никому мало не покажется. Не обижайся, Сеня, но и тебе достанется.

И она зашлась в приступе безумного смеха. Гендин сидел напротив и думал. Наконец, он принял решение и поднялся. Он вытянул из кармана и протянул ей коробочку с ампулами.

– Вот, прими, успокойся.

Увидев ее, та сразу перестала смеяться. Взгляд сделался подозрительным.

– Откуда это?

– Мастер привез.

– Не врешь? А вдруг ты хочешь меня убить? Может быть, там яд?

На лице чекиста не дрогнул ни один мускул. Он сделал вид, что убирает коробочку в карман.

– Ну, если не хочешь.

– Оставь! Приготовь шприц.

Он пожал плечами и присел к ее постели. Достал шприц из стерилизатора и набрал в него лекарство. На самом деле вместо привезенного Булгаковым люминала он наполнил шприц концентрированным раствором морфия. Потом дождался, когда она укололась, и вышел. А перед тем как выйти, сказал на прощанье:

– Закрой за мной дверь.

Он постоял, прислушиваясь, пока не убедился, что она заперла дверь изнутри. Потом спустился вниз и вышел на улицу. На первом этаже за дверью водолечебницы шумел хор обличителей.

Гендин сел в машину, но далеко не уехал. Возле чугунолитейного завода Войкова он вылез, бросил шоферу коротко: «Жди». И вернулся назад пешком. Он медленно брел под дождем через парк санатория. Длинный ряд странных скрюченных лип, прозванный в народе Аллеей виселиц, уходил в сторону. Но именно оттуда вдруг отчетливо раздался женский крик: «Помогите!»

Он выругался. Остановился и прислушался. Но крик больше не повторился. Почему-то он подумал, что кричать должна Евгения. Постояв с пять минут и окончательно промерзнув под мелким пронизывающим дождем, он вернулся к машине.

– Поехали обратно, – распорядился он.

В вестибюле санатория он увидел Мастера. Странно, того не должно было здесь быть. Его присутствие осложняло дело, которое он наметил.

Гендин обменялся с писателем взглядами, потом строго обратился к дежурной медсестре:

– Почему в санатории злостно нарушается режим?

Та вскочила с места и уставилась на него немигающими водянисто–белесыми глазами.

– Так этот гражданин к Евгении Соломоновне, а там пленарное заседание.

Но начальника разведуправления Красной армии ни Булгаков, ни пленарное заседание не интересовали.

– Почему у вас больные ночью по парку гуляют?! – рявкнул он. – Я только что видел в парке Евгению Соломоновну.

Дежурная снова упала на стул. Лицо ее запылало, как переходящее красное знамя.

– Быть не может, – пролепетала она. – Евгения Соломоновна у себя в нумере. Вот и товарищ к ней пришел, а я не пускаю.

Гендин свел брови на переносице.

– А кого же я видел там, в парке? Мне показалось, что она звала на помощь. Ладно, сейчас во всем разберемся.

Дежурная медсестра хотела еще что-то добавить, но главный разведчик страны лишь небрежно щелкнул пальцами – за мной! И стал подниматься по истошно скрипящим ступенькам деревянной лестницы на второй этаж. Дежурная послушно затрусила следом мелкой слоновой рысью.

Булгаков присел на подоконник. Он полез в карман за папиросами, но рука нащупала упаковку люминала, которую он так и не передал Ежовой.

Гендин поднялся на второй этаж и подошел к двери, за которой находилась нужная комната.

– Евгения Соломоновна, откройте!

Из комнаты не доносилось ни звука. Он постучал еще, потом навалился на дверь плечом. Но не тут-то было, она была сделана на совесть. Тогда он ударил в дверь тяжелым сапогом. Та вылетела с оглушительным грохотом. На шум ему было плевать. Он играл ва–банк, терять было нечего.

Женечка лежала на постели. Рыжие волосы разметаны, как корона. Или, скорее, как змеиная прическа Горгоны Медузы. Он склонился и пощупал пульс. Она была жива.

Сзади пыхтела дежурная. Ее следовало немедленно удалить из комнаты.

– Врача, скорее! – крикнул он.

Она подхватила.

– Ой, врача! Врача скорее!

Ее причитания и тяжелые шаги удалялись по коридору, потом по лестнице.

На тумбочке рядом с постелью лежал шприц. Пустой. Он взял его, отвел поршень до отказа и вкатил в вену лежавшей на постели женщины полный шприц воздуха. Она дернулась, открыла глаза, с укором посмотрела на него и затихла. Он взглянул ей в лицо и вздрогнул. Конечно. Несмотря на годы, ее лицо не утратило ни красоты, ни свежести. Даже сейчас она выглядела как живая. На ум невольно приходило сравнение с вампиром.