Никакой реакции по поводу Аниты я Мику не выдал. Решил посмотреть, куда все это вырулит. Конкурировать за девицу или даже за одну ночь на гастролях — это нам было не впервой. С кем она сегодня пойдет? Кто тут король джунглей? Это было как дежурное бодание между альфа-самцами. Да и до сих пор то же самое, если честно. Но как основа хороших отношений это не сильно здорово, правда ведь? Я, конечно, мог устроить Аните скандал, но толку? У нас совместная жизнь. Я постоянно в разъездах. К тому времени я уже смотрел на такие вещи цинично. То есть, если я увел её от Брайана, глупо рассчитывать, что Мик устоит от того, чтобы её завалить под художественным руководством Доналда Кэммелла. Чтобы это произошло без него — сомневаюсь. Но знаешь, пока ты там делал свои дела, чувак, и обрабатывал Марианну, пока ты прохлаждался, я наслаждался. На самом деле мне пришлось покинуть место действия в довольно спешном порядке, когда вернулся хозяин. Чего уж там, это был наш единственный раз, горячо и по-спринтерски. Мы как раз лежали в этом, как его называет Мик в Let Me Down Slow посленаслождении, моя голова между этих двух прекрасных буферов. И мы услышали, как подъезжает его машина, началась большая суматоха, я сиганул в окно, схватил туфли, из окна через сад и тут понял, что забыл носки. Ну и ладно, он не тот человек, который будет искать чужие носки. У нас с Марианной это до сих пор дежурная шутка. Она мне посылает сообщения: «Твои носки до сих пор не нашлись».

Анита — азартный игрок. Но игрок иногда ошибается со ставкой. Для Аниты в ту пору просто не было такого понятия — статус-кво. Все должно меняться. Мы не женаты, мы свободны и так далее. Ты свободен, но только пока я знаю, что происходит. В любом случае ей было мало радости от его пипки. Я знаю, что у него пара здоровенных яиц, но это ведь не совсем то, что требуется. Я не сильно удивился, когда узнал. Где-то я даже этого ждал. Поэтому я и сидел в квартире Роберта Фрейзера и писал: I feel the storm is threatening my very life today[123]. Он сдал квартиру нам, пока Анита снималась, но сам в результате так и не съехал, поэтому, когда Анита уходила на работу, я оставался с Земляничным Бобом и Мохаммедом, которым, наверное, я первым это и сыграл: «War, children, it’s just a shot away...»[124]

Был просто сильно хуевый день, за окнами хлестал дождь. Я сидел на Маунт-стрит, а над Лондоном носилась какая-то нечеловеческая буря, поэтому я погрузился в это настроение, просто смотря из окон Роберта и видя всех этих людей, у которых ветер рвал зонты из рук и которые бежали со всех ног. И у меня возникла идея песни — иногда тебе вот так везет. День был мерзотный. Заняться было нечем. Конечно, слова становятся гораздо многозначнее со всякими дополнительными обстоятельствами, но в то раз я не думал о том, что, боже мой, моя женщина сейчас играет сцену в ванной с Миком Джаггером. У меня в мыслях были бури, которые тревожили чужие души, а не мою. Просто песне повезло с моментом. Я только потом понял: она будет говорить больше, чем я думал сначала. Threatening my very life today («Грозит мне смертью»). И угроза в ней чувствуется еще как. Страшноватая вещь. А её аккорды — снова влияние Джимми Рида, тот же трюк с повисающим звуком — съехать вверх по ладам на фоне гудящей ми. Это я просто забирался выше: ля мажор, си мажор, и потом: привет, а на чем мне закругляться? До-диез минор, о’кей. Это очень непривычная тональность для гитары. Но просто нужно поймать верную конфигурацию, когда её слышишь. Множество из них, как эта, результат случайности.

Параллельно всему этому мы с Анитой подсели на героин. Просто нюхали его уже год или два вместе с чистым кокаином. Спидбол. Был в те времена — на первых порах Госздравоохранения такой дикий, но прекрасный закон, по которому, если ты торчок, нужно было зарегистрироваться у своего врача, и тогда ты попадал на учет государства как героиновый наркоман и тебе выдавали таблетки чистого героина с пузырьком дистиллированной воды, чтобы разводить и вкалывать. И уж конечно, при таком раскладе любой торчок официально назовет вдвое больше, чем ему нужно. Плюс одновременно, нужно тебе или нет, ты получал эквивалент в кокаине. Они планировали, что эффект кокса будет перебивать эффект опия и, чем черт не шутит, сделает из торчков полезных членов общества — с той мыслью, что, если ты только героинишь, ты ложишься, медитируешь, читаешь всякое, а потом ходишь под себя и воняешь. Но, конечно, кокаин этот торчки начали сбывать налево. Удваивали свои реальные потребности в героине, так что половина запаса оставалась на продажу, плюс весь кокаин. Разводка просто сказочная! И только когда эту программу прикрыли — вот тогда в Соединенном Королевстве начались проблемы с наркотиками. Но пока что торчки тихо охуевали. Мы хотим чего помедленней, поспокойнее вообще-то. А нам дают это чистое бодрилово. Все торчки оплачивали себе жилье с этой кокаиновой выручки. Кокаин сам по себе их интересовал очень редко, и если его заначивали, то самую малость — так, изредка освежить мозги. Тогда как раз я впервые кокаин и распробовал — чистый May & Baker[125], прямо из баночки. На ней было написано «чистые пушистые кристаллы» — прямо на этикетке, и буквами![126]А ниже череп с костями, то есть яд. Шикарная двусмысленность. На том этапе у меня все и замутилось — с Тони-Испанцем, с Робертом Фрейзером, — с того все и началось. Потому что было удобно — с их связями в торчковом обществе. И если я до сих пор живой, то, видимо, благодаря тому, что мы насколько возможно имели дело исключительно с реальной штукой, качественной. Короче, на кокаин я запал только из-за того, что это был чистый аптечный продукт — взрыв мозга. Когда я подружился с препаратами, любая дурь вообще была чистая, как слеза. Тебе не нужно было волноваться, с чем её намешали, не нужно было гробить себя всем этим уличным дерьмом. Но иногда, рано или поздно, ты неизбежно опускался до самого отстоя — как раз когда дурь уже крепко держала тебя за шиворот. С Грэмом Парсонсом мы, было дело, опускались по-черному. До оскрёбков с мексиканских сандалий. Но вообще-то при моем первом знакомстве с наркотиками кругом был один высший сорт.

В общем, немудрено, что в конце концов все завели себе своих личных торчков. Стив и Пенни — была такая пара зарегистрированных наркоманов. Я тогда, кажется, шастал по Лондону с Тони-Испанцем, когда мы у них заправляюсь. Жили они в убогой подвальной квартирке в Килберне. И месяца через два, как мы стали к ним захаживать, они говорят: «Вот бы вырваться отсюда. Пожить бы где-нибудь за городом». Я говорю: «А у меня как раз коттедж пустует». Короче, мы с Анитой поселили их в коттедже напротив «Редлендса», где в то время я постоянно обитал. И раз в неделю повелось: «Стив!» — до Чичестера, там заскочить на минутку в бутсовскую аптеку[127], потом обратно домой — и у меня на руках половина его дозы белого. Стив с Пенни были очень милые, скромные, непритязательные ребята. Не какое-нибудь отребье. Стив был такой аскет с виду, с небольшой бородкой. И философ — постоянно читал Достоевского и Ницше. Крупный высокий худой парень с рыжими волосами, усами и очками на носу. Посмотреть — просто какой-то профессор, мать его, хотя пахло от него не по-профессорски. Продолжалось это, наверное, где-то с год. Такая была пара — милые, спокойные. «Может, чайку поставить?» Ни капли от того, что представляешь, когда слышишь слово «торчок». Все очень культурно. Иногда захожу в коттедж и говорю, по тому что они оба ширялись в вену: «Пенни, Стив живой еще?» «Думаю, что да, родной. Но ты все равно пока налей себе чаю, а потом мы его разбудим». Благовоспитанность невероятная. На каждого стереотипного торчка могу назвать десяток, которые живут совершенно налаженной жизнью — банкиры и все такое прочее.