«Все это чистейшее безумие», – пронеслось в ее затуманенном мозгу, но она решила не отвлекаться на бесплодные размышления. Безумие или нет – какая разница? Самое главное – это губы Рубена, его беспокойные, жадно обнимающие ее руки, его крепкое, сильное, худощавое тело, прижимающееся к ней. Изголодавшаяся, измученная желанием, она взяла все, что он предлагал, и отдала все, что могла дать.

Хотя в глубине души она ничего другого не ожидала, Грейс все же ахнула, когда он внезапно и не слишком бережно отпустил ее, оттолкнул, от себя, удерживая только за руки. И еще имел наглость спросить:

– Что ты со мной делаешь?

– Что я делаю…

– За кого ты меня принимаешь, Грейс? Он встряхнул ее изо всех сил, причинив боль, и задал следующий вопрос:

– Думаешь, я этим удовлетворюсь?

Скрипнув зубами от злости, отчаянно пытаясь вырваться, Грейс издала глухой горловой стон. А потом нахлынули проклятые слезы, и его лицо размылось, расплылось перед ее невидящим взглядом. Рубен сразу же ослабил захват. – Ох, Гусси, – прошептал он, – прошу тебя, не надо.

Гусси? Он еще смеет называть ее «Гусси» после всего того, что натворил? Никто на свете, кроме него, не называл ее так. Это шутливое прозвище воскрешало в памяти всю ту нежность, что их связывала до того, как он ее предал… Только вот знать бы, за что? За что? – Не смей меня так называть! – вскричала она, и его руки разжались. – Никогда больше меня так не называй, а не то пожалеешь!

Его лицо превратилось в окаменевшую маску, из груди вырвался какой-то скрипучий звук, должно быть, означавший презрительный смешок. Ей хотелось его ударить, но она не стала пытаться: он был к этому готов.

– Я тебя не понимаю, – презрительно бросила она ему в лицо.

Это было ее последнее слово. Попятившись к садовой дорожке, Грейс повернулась кругом и бросилась бежать.

Нищета любит компанию, но компания не отвечает взаимностью.

Эддисон Мизнер

Рубен так и остался стоять посреди залитой солнцем веранды, окидывая желчным взглядом старенькую, потрепанную мебель и горшки с декоративными растениями. Он вообразил, как хватает ближайшее кресло и разбивает его о каменную приступку, опрокинув при этом громадный горшок с бегониями. Куски глиняного горшка и комья земли разлетаются по всей веранде. Рубен тем временем мысленно подхватил второе кресло и трахнул им по столу. Еще и еще раз, пока у него в руке не осталась одна лишь сломанная ножка. Войдя во вкус, он поднял стол – немыслимое дело: стол весил, наверное, не меньше двухсот фунтов – и швырнул его через застекленные двери прямо в гостиную. Дзинь! Повсюду осколки разбитого стекла, поблескивающие на солнце.

На ступенях веранды стоял горшок с карликовым лимонным деревцем. Рубен представил себе, как он выдергивает его вместе с корнями, заходит в гостиную и босыми ногами втаптывает в ковер еще влажную после полива черную грязь. Э, нет, так не пойдет. Весь ковер усыпан битым стеклом! Нет, не босыми ногами, а обутыми в сапоги. Потом он вернется на веранду, сядет в одно из двух уцелевших кресел и вскинет ноги в грязных сапогах на сиденье второго. Вот вам!

Разыгрывая в уме сцены насилия и погрома, он научился снимать внутреннее напряжение. К этому трюку он прибегал вот уже много лет, собственно говоря, с самого детства. Испытанное средство помогло и на этот раз: ему полегчало, у него уже не чесались руки свернуть шею Грейс. Но до полного выздоровления было еще далеко. Что ему было нужно, так это добрый глоток спиртного.

В доме было прохладно и полутемно; толстый, не усеянный осколками стекла ковер приятно щекотал босые ступни. Столик, помещавшийся у стены слева, служил баром. Рубену частенько доводилось видеть, как Генри смешивает на нем коктейли, однако сам он, по предписанию Ай-Ю, еще ни разу не притронулся к выпивке с тех пор, как сюда попал. Виски, ржаная водка, шерри, джин… Ага, вот и бурбон. Он нашел стакан и налил себе щедро, на три пальца, не разбавляя водой.

– Побойтесь Бога. сейчас всего десять часов утра!

Нехорошо пить в одиночку, плесните и мне чуть-чуть.

Рубен вздрогнул от неожиданности и резко обернулся, расплескав бурбон на ковер. Генри сидел в дальнем углу комнаты за письменным столом, заваленным бумагами, держа в руке перо и задрав ноги на крышку. На его смазливой физиономии играла благодушная улыбка. На сей раз он обошелся без маскарада: его костюм состоял из розоватой рубашки без воротничка с закатанными рукавами и полосатых темно-синих брюк, державшихся на широких подтяжках в шотландскую клетку. Рубен долго смотрел на него, не зная, что предпринять: то ли налить ему выпить, то ли вызвать на дуэль. Нет, к черту дуэль. Если Рубен его вызовет, право выбора оружия останется за Генри.

А вдруг он выберет шпаги?

Плеснув бурбона во второй стакан, Рубен пересек комнату и со стуком поставил его на стол перед Генри.

– Спасибо.

Генри поднял свой стакан, словно желая чокнуться, но Рубен не обратил на него внимания и молча проглотил свою порцию. В горле у него вспыхнул пожар, глаза заслезились. Немного отдышавшись, он заметил появившееся на лице у Генри лукавое выражение.

– Хотите, я вам кое-что покажу?

Рубен пожал плечами.

Сняв ноги со стола. Генри отпер средний ящик, вытащил оттуда квадратную жестяную шкатулку и раскрыл ее. Шкатулка была полна денег.

Подойдя ближе, Рубен присел на край стола;

– Ну что ж, – протянул он, лишь бы что-нибудь сказать.

Генри подмигнул ему.

– Здорово, правда? Одни десятки. Четыре сотни десяток. Вот пощупайте.

Удивленный Рубен взял пачку денег, которую протягивал ему Генри.

– Очень мило, – небрежно кивнул он, собираясь отдать ее назад, но вдруг заметил нечто необычное.

Для своей толщины пачка оказалась слишком легкой. Рубен отделил верхнюю купюру и посмотрел сквозь нее в окно. Невольная улыбка заиграла у него на губах.

– Плотности не хватает, – вынес он свой приговор. – В бумагу полагается добавлять хлопковые волокна. Но красочка недурна. Очень приличная печать – уголки, водяные знаки. Чья это работа?

Генри с обиженным видом забрал деньги назад.

– Одного парня по фамилии Смит, – ответил он, как будто оправдываясь.

– Ах, Смит.

– Все-таки для первой попытки неплохо?

– Совсем неплохо, – заверил его Рубен. – А Грейс об этом знает?

– О, черт, нет, конечно! Если узнает, она с меня голову снимет. Ей подобные вещи не по душе. Строго между нами, она их терпеть не может.

– А почему? – спросил Рубен, хотя ему невыносимо было слушать, как Генри рассуждает о Грейс; невыносимо было думать, как много Генри о ней знает, а он – нет.

– Слишком рискованно. И вообще она против всего того, что связано с правительством. Представляете? Я пытаюсь ей доказать, что это не по-американски, но она и слушать не желает. Хотите сигару? Почему бы вам не присесть в кресло?