Теперь же Лина наслаждалась, не думая ни о чем. Она не открывала глаз, губы ее вздрагивали, иногда будто шептали или кривились в том выражении удовольствия и муки, какое бывает у музыкантов за роялем – и вправду, ее пальцы ласково и чутко касались его тела, как клавиш, словно проверяя на слух отдачу…

Но отдачи не было. Алекс был занят наблюдениями и сравнениями, он размышлял и анализировал…

Лина открыла глаза, глянула на его задумчивое лицо и снова закрыла глаза.

– Мне лучше, чем тебе, – сказала она с тихим смехом, – мне нечего вспоминать.

Она даже не знала, как она была права!..

Долой, долой рефлексию!

Он начал ответный ход пальцев по ее телу – вот так, словно балетные па, то ли робость, то ли шутка: сначала по плечу, потом между маленьких грудей, теперь два нижних ребрышка, два тонких, хрупких ребрышка; его ладонь легла между ними, плотно прижавшись кожей к коже, и поползла гусеницей вниз, в неглубокую нежную ложбинку, посередине которой тенилось крохотное озерко пупка… И дальше, вперед, – туда, где возвышалась маленькая дюна, поросшая светлой шелковистой травкой, охранявшая вход в обжигающий источник блаженства…

Больше он уже не думал, не следил, не анализировал. Он забирал всей ладонью ее кожу, перебирал, там, где можно было ухватить, и скользил на тугих изгибах, там, где нельзя было сделать складочку; каждый сантиметр, каждый миллиметр ее тела был им обласкан, потроган, поглажен, поцелован, прижат к своему телу. Он качал на своих ступнях ее маленькие ножки, он сворачивал ее в комочек, загребая руками и ногами все ее тело в себя, он выпускал ее и терся об нее, как кот; он мурчал, урчал, стонал, умирал от любви и от блаженства… Как он мог жить без этого раньше, как он мог жить с ней рядом, не понимая…

Стоп, стоп, голову надо прятать на полку, в сейф, под замок, когда занимаешься любовью с любимой женщиной! Будет, будет, уймись; тише, тише, замри: дай телам и душам слиться!

За несколько дней их нехитрый быт устроился. Алекс днем ходил на работу, Лина предпочитала не выходить из дома и ждала его, читая или делая простую домашнюю работу. Она училась готовить по книжке, и у нее даже начало кое-что получаться, и за последние дни она разбила только одну тарелку и всего лишь один раз упала, шлепнувшись попкой на мокрый в процессе мытья посуды пол.

Их дни источались нежностью, их ночи истекали страстью, они не могли насмотреться, наласкаться, напиться друг другом. Все накопившиеся в сознании Алекса слова любви прорвали наконец запрет молчания, и он их произносил, он их бесконечно повторял, он их шептал, он их стонал – и старые стены мастерской изумленно прислушивались к неслыханным перепадам и переливам любовного потока.

Круг разомкнулся, цикл повторений отпустил Алекса из своего плена. Ничего больше не было снова, больше не было ничего сначала – все было впервые, все было новым, как в день творения; все было по-другому.

…В этот вечер Алекс пришел с работы пораньше, и они хлопотали вдвоем: мастерская была чисто вымыта, стол был покрыт новой белой скатертью и празднично сервирован; шампанское уже стыло в ведерке, креветки удивленно топорщили свои усы, розовея на листьях салата; тонко веяло лимоном, гудела духовка, запекая мясо, и Алекс придирчиво осматривал комнату: все ли в порядке, не упуская возможности поцеловать снующую взад-вперед Лину в разрумянившиеся щеки.

У них сегодня прием, у них сегодня гости! Вернее, гость. Первый гость в их новой жизни.

Гостем был Кис.

Он потоптался на пороге: «Э-э, тут у вас в дверь открытка была всунута…» И он протянул Алексу открытку с фотографией двух волков: волчица, лениво развалясь, смотрела прямо в объектив, а волк положил свою большую голову ей на спину, тяжело придавил, отметив печатью собственности свою самку…

Алекс повертел удивленно открытку, передал Лине. Та, пожав плечами, сунула ее в пачку газет со словами: «Это уже вторая. Наверное, общество защиты животных…»

И улыбнулась Кису: «Лина», – подав тонкую прохладную ладонь.

Ему не нужно было ничего придумывать, он представился, как есть: частный детектив, Алексей Кисанов по прозвищу Кис, старый приятель… Андрея (хи-хи!).

Лина не сумела бы его узнать, даже если бы не потеряла память: в то единственное мгновение, в которое она его видела в темноте, она не могла разглядеть и запомнить его лицо.

Кис осмотрелся в новом жилище Алекса, сделал кучу комплиментов хозяйке, затем прошествовал к окну и выглянул. Что он там хотел разглядеть в сумерках, было непонятно, и Алекс его окликнул.

– Да-да, – сказал Алексей, – вид из окна очень славный. И вообще очень тут у вас миленько. Ты давно с работы пришел?

Алекс удивился.

– Час примерно, а что?

– Так просто, – пожал плечами Кис. – Ничего.

Он церемонно уселся на диване, потихоньку разглядывая Лину. В ней было грациозное, заразительное ребячество, простодушная непосредственность, которую она в себе не осознавала и которой не стеснялась. Вероятно, последствия амнезии – раньше, по представлениям Киса, Алина была иной: раньше она была девушкой без характера. Характер ведь проявляет себя маленькими ежесекундными волеизъявлениями, едва заметными инициативами в общении, декларациями по разным поводам своего хочу – не хочу, нравится – не нравится – короче, всем тем, что четко очерчивает контур индивидуальности. Алина же, привыкшая не проявлять, сдерживать, прятать свою волю и желания, сделалась нейтральна до такой степени, что ее почти не стало. Ее индивидуальность размылась и слилась с фоном… И неудивительно, что Алекс, не зная и не понимая, какая личная трагедия стоит за этой странной для девушки сдержанностью, и стал воспринимать свою молодую жену как часть интерьера.

Теперь же, не скованная памятью и привычками, Алина будто выпросталась из пут летаргического сна. «Амнезия как радикальное средство от всех комплексов», – усмехнулся про себя Кис, наблюдая за Линой. Жизнелюбие било в ней ключом, она была радостна и шаловлива, – она была очаровательна. И Кис, хоть и причислял себя к поклонникам совсем иного типа женщин, быстро и без боя попал под ее обаяние…

Весь вечер Алексей был в ударе. Он рассказывал анекдоты и смешные случаи из своей практики, он острил и с неуловимой ехидцей произносил имя «Андрей». Им было хорошо с ним, ему было хорошо с ними; все шло чудесно. Кис, изображая персонажей, о которых говорил, ходил по комнате, размахивал руками, строил рожи и время от время выглядывал в окно.

– Что у тебя там, лошадь привязана? – спросил его Алекс.

– Не совсем… Осел скорее. И – пора мне уходить. Я обещал дать ему морковку.

Они тепло распрощались.

– Проводи меня, – шепнул Кис в ухо Алексу.

Плотно прикрыв за собой дверь, Алексей сказал:

– Мне показалось, что за тобой следят.