А мы-то разбежались. И уже было распахнули рты для покаянных слов. Но тут же их захлопнули. У Алешки даже зубы клацнули.

Но он опомнился первым. Подошел к столу и сказал:

– Извините, я ложку заберу, ладно? – Вытащил ее из банки, облизал и сунул в карман. – Это фамильное столовое серебро Оболенских.

– Завтра в восемнадцать ноль-ноль, – железным голосом командарма сказал нам вслед директор, – педсовет плюс вы и ваши родители!

– В восемнадцать сорок пять! – уточнил Алешка.

– Какой нахал! – робко проговорила Химчистка. И чуть опять не упала в обморок.

День милиции – у нас, конечно, семейный праздник. Двойной к тому же. Потому что в этот день много лет назад поженились наши родители. Папа, конечно, об этом все время забывает, а мама, конечно, ему об этом всегда напоминает. Очень своеобразно. На следующий день.

– Эх, Сережа, опять ты забыл меня поздравить. И опять цветы не подарил. – Ей очень нравилось хоть раз в году почувствовать себя несчастной.

И мне пришло в голову купить для мамы хороший букет от папы. И я сказал об этом Алешке.

– Спохватился, – хмыкнул он. – Все уже схвачено. – И достал из-под тахты… бывший портрет папиного начальника.

Я ахнул!

Оказывается, они с Федором вытащили из-под стекла саму фотографию и вставили на ее место букет осенних листьев – кленовых, дубовых, рябиновых. Прямо с веточками.

Получилась, конечно, красота. Ее только немного портила размашистая дарственная надпись на стекле.

– Так и не смогли содрать, – пожаловался Алешка. – Ну и пусть. Мама подумает, что это папа ей написал. От своего имени. Давай повесим на кухне. Утром мама увидит – и обомлеет от счастья.

– Федор додумался? – спросил я.

– А то кто же? Тактичный мальчик. Он очень расстроился, помнишь, когда мама пожаловалась, что от папы цветов не дождешься.

Хорошо, что он уехал, подумал я. А то мы на его фоне все такие бессердечные…

Мы пробрались на кухню и повесили панно «Осенний лес» на самом видном месте – между двух старых сковородок.

Настал день сурового судилища. Но начался он весело, а закончился еще веселей.

За завтраком мама грустно кормила нас, вздыхала, горестно подпирала ладонью щеку. И все время поглядывала на папу.

– Что с тобой? – наконец спросил он. – Простудилась?

– Эх, Сережа, Сережа, – завела мама свою печальную песню. – Ты опять забыл меня поздравить. И опять не подарил цветы.

– Ты так думаешь? – тоже очень грустно спросил папа. – Но ведь и ты меня не поздравила. А у меня вчера два праздника было. – И он перевел свой взгляд с мамы на стенку за ее спиной.

Мама подумала, что там ползет таракан, и встревоженно обернулась.

Долго была тишина. Только звучно капала вода из крана.

– Боже мой, – выдохнула мама. – Какая прелесть! Где ты ее достал, Сережа?

Под тахтой, чуть было не вырвалось у меня.

Мама встала и, как завороженная, подошла поближе.

– Какая красота! – прошептала она. И вслух прочитала надпись: – «На память о совместных трудностях!» Это остроумно, – похвалила мама. – «Желаю успехов в борьбе с врагами». Что за намек? – И она пытливо оглядела всех нас троих.

– Эх вы! – пожурил нас папа, когда мама ушла в магазин. – Не могли что-нибудь другое написать.

– Зато, – посоветовал Алешка, – ты эту штуку можешь маме каждый год дарить.

– И на Восьмое марта, – добавил я. – Спрячь ее в кабинете.

В этот день мы, конечно, постарались не огорчать наших родителей. И сказали, что их вызывают в школу, чтобы выразить им благодарность за хорошее воспитание детей.

– Наконец-то, – самолюбиво сказала мама, – признали. Я в новой шляпке пойду. А ты, – она повернулась к папе, – в форме, с орденами и погонами.

– И с пистолетом, – на всякий случай подстраховался Алешка.

Он не сомневался: если на нас здорово наедут, папа нас в обиду не даст.

– Когда «стрелка»? – деловито уточнил папа.

– В восемнадцать сорок пять, – поспешил Алешка.

– Да? – немного завял папа. – А я «Новости» хотел посмотреть.

Будут тебе новости, с горечью подумал я, мало не покажется.

– Там посмотришь, – сказал Алешка. – У них телевизор есть.

Когда родители пошли надевать ордена, погоны и новые шляпки, я спросил Алешку:

– А почему именно в восемнадцать сорок пять?

– Узнаешь. – И Алешка усмехнулся так, что я заранее пожалел наш педсовет и родительский комитет в придачу.

Бомбу подложил, подумал я. И поставил часовой механизм на 18.45 московского времени.

И я не очень ошибся. Бомба была. И здорово рванула.

В 18.45 учительская напоминала мрачный суд инквизиции.

Нас с Алешкой посадили в самый дальний угол и отгородились от нас столом. Мама и папа сидели напротив педсовета в расширенном составе и, опустив головы, слушали «обвинительное заключение», которое с солдатской прямотой оглашал наш бравый директор. Он обращался при этом в основном к папе.

– …И при всем уважении к вам, товарищ полковник, я вынужден сказать о ваших детях горькое слово правды. Имя Оболенских в нашей школе стало нарицательным. Разбитое стекло, сорванный с учителя парик, мелкая торговля в неустановленных местах, неисправная канализация… Кто виноват? Братья Оболенские…

Родители слушали и смотрели на нас. По-разному. Мама была готова сорвать с головы шляпку, которую от волнения забыла снять и которая стояла на ней дыбом, и броситься на нашу защиту. А папин взгляд как бы говорил: «Что ж вы, дурачки, молчите? Ведь вам есть что сказать».

И Алешка, будто поняв его взгляд, вдруг встал и нахально простучал каблуками через всю комнату к телевизору.

– Можно я включу на минуточку?

– Вот видите! – взвизгнула Химчистка. – Он и тут себе позволяет! А еще бабушку любит!

– Постойте, – папа, кажется, раньше всех что-то понял, – давайте-ка посмотрим.

Весь педсовет с негодованием переглянулся, но заслуженному полковнику милиции возражать не решился.

На экране замелькали всякие новости. И в частности, сюжет о праздновании Дня милиции в Министерстве внутренних дел. Там даже наш папа мелькнул. Правда, не очень удачно: он в это время чокался водкой с каким-то седым генералом, у которого вся грудь была скрыта кольчугой орденов.

Кто-то из педагогов в этот момент многозначительно хмыкнул. Но не наш директор, это точно.

Но тот, кто хмыкнул, через несколько секунд чуть не подавился. Своим собственным «хмыком».