Я пила, он молча смотрел на меня, а мне так хотелось броситься ему на грудь! Но я сдержалась.

Мы быстро попрощались у дверей наших комнат. Когда я вошла к нам, Клавдия Петровна удивленно спросила:

— Что с тобой? Ты вся сияешь.

— Я сейчас отдала свое сердце.

— Кому? Сереженьке?

— Да.

— А дальше что?

— Не знаю.

На следующий день, рано утром, мы уехали из Венеции домой, в Россию, а наши милые спутники остались до вечера. Их путь лежал на Милан и Швейцарию.

Сергей Васильевич нас провожал и усадил на поезд. Радостно было видеть его посветлевшее лицо.

А я? Кругом был праздник! Во мне все пело! С его образом в душе я покинула Италию.

                    1932–1940 гг.

IV

Помню, какое чувство уныния охватило меня, когда я, возвращаясь в Россию после житья в Италии, переехала границу. Жандармы. Осмотр. Точно попала под тяжелую крышку, под которой трудно дышать.

Это был июль месяц. Мои родители находились в Финляндии. Я прожила несколько дней в городе, а потом оканчивать лето уехала к ним.

Мне предстояло много дела. Приходилось не только продолжать прерванные путешествием работы, но и подвести итог вновь наработанному.

Я чувствовала себя обогащенной, переполненной художественными впечатлениями от произведений величайших мастеров живописи и скульптуры. Еще больше поняла свою малость, но это не убавило моей энергии дальше учиться, развиваться, совершенствоваться. Образцы высокого искусства были свежи в памяти.

Чувствовала, что рисунок мой стал тверже, свободнее и художественнее. Я больше и тоньше выучилась понимать прекрасное. Глаз стал изощреннее. Ненасытное желание работать меня переполняло, и в то же время я думала: «Какое трудное наше искусство. Сколько надо учиться, наблюдать, анализировать и смотреть, смотреть без конца! И как медлен путь к совершенству. Какими черепашьими шагами двигаешься вперед. И сколько усилий! Сколько работы!»

Рядом с искусством передо мной встал другой серьезный, бесконечно важный для меня вопрос — о моем будущем браке.

Вскоре после моего приезда в Финляндию приехал

С.В. Лебедев, вернувшийся из-за границы, и мы окончательно объяснились. Он решил развестись с прежней женой[354]. Мы сговорились скрывать наше намерение до того времени, когда он станет свободным, и от родителей, чтобы не доставлять им лишних волнений, и от моих товарищей и друзей. Их я боялась больше всего, так как знала — они были очень предубеждены против моего выхода замуж из боязни, что я отойду от искусства.

Я сама этого боялась.

«…Меня мучает мысль о моем будущем — смогу ли я работать? Мои гравюры! Мое искусство! Здесь собственного желания мало. Энергии и настойчивости мало. Главное — как сложатся обстоятельства моей замужней жизни. Если придется бросить искусство, тогда мне погибель. Ничто меня не утешит — ни муж, ни дети, ничто. Для того чтобы я была спокойна и довольна, не работая в искусстве, во мне должно умереть три четверти моей души. И тогда, может быть, я спокойно буду проходить мой жизненный круг в моей семье. Но я буду калекой. Этого я не могу скрыть от моего будущего мужа, и это будет достаточной для него причиной чувствовать себя несчастным. Может быть, это все только страхи, и опять моя счастливая звезда меня выведет на свет. Буду надеяться и не унывать!»[355]

И конечно, главное зависело от моего будущего мужа. Но я напрасно опасалась. В лице Сергея Васильевича, как я потом увидела, я нашла внимательного, чуткого и снисходительного мужа. Обладая сам огромным творческим даром в научной области (химии), будучи знаком с внутренним волнением, которое сопровождает творческую работу и приносит столько мучительных, но прекрасных переживаний, он лучше многих мог меня понять. Отсюда его бережливость к моим силам, внимательное отношение к моему времени и к моей работе. Я поистине могу сказать, что С[ергей] В[асильевич] стал для меня в последующие годы главной опорой в моей творческой работе. Обладая врожденным художественным чутьем, он сделался моим самым строгим, внимательным судьей и часто беспощадным.

Обладая высоким духовным строем, широким умом и большой целеустремленностью в своей работе, он учил меня не обращать внимания на мелочи жизни, не придавать им большого значения, широко смотреть на вещи. У него никогда не было ко мне зависти, мужской ревности, как к работающей женщине, завоевывающей свое самостоятельное место в жизни. Он все усилия прилагал к тому, чтобы облегчить мне работу и обеспечить ее успех.

Не могу не вспомнить один случай, когда Сергей Васильевич показал, что и для него самого мое искусство имело большое значение.

Это было много лет спустя. Его близкие друзья и ученики решили отметить двадцатипятилетие его научной работы. Он уже создал себе имя как выдающийся химик. На скромном банкете, устроенном в семье его товарища, один из присутствующих профессоров в приветственной речи высоко оценил его большую работу, напечатанную им в 1913 году. Оратор, определяя этот труд Сергея Васильевича, сказал, что в этой работе, кроме выдающегося научного содержания, есть большая красота. В ней есть удивительное равновесие, краткость и точность формы.

Сергей Васильевич, отвечая на приветствие, между прочим, сказал: «Если вы находите эти качества в моей работе, то благодарите Анну Петровну, в ее искусстве я этому всему научился».

Слова моего мужа были для меня неожиданными. Я почувствовала в них глубокую правду, и для меня его слова были самой большой наградой, полученной за всю мою жизнь.

Я об этом рассказала, чтобы показать, как в последующей жизни духовно близки мы были, как влияли друг на друга, и потому, рассказывая о себе, я уже не могу не говорить и о Сергее Васильевиче. Но это было потом, а теперь… теперь…

Судьба мне готовила счастье, но его надо было еще завоевать. Два года до брака — с осени 1903 года — прошли для меня непередаваемо тяжко и мрачно. Самые тяжелые годы за всю мою жизнь. В то время развод был очень затруднен. В его процессе были нагромождены бесчисленные и ненужные формальности, причинявшие много забот и огорчений, и обстановка кругом была неспокойна и мрачна. Вся страна кипела. Общественное настроение у людей честных и здравомыслящих было раздражено жестокими мероприятиями правительства против стачек рабочих, которые становились все чаще. Крестьянские волнения вспыхивали то там, то здесь. Душа была полна негодованием, когда приходилось читать и слышать о карательных экспедициях царских генералов.

Усилились и студенческие демонстрации. Правительство закрыло университет и стало наиболее энергичных студентов отдавать в солдаты. Трудно передать то возбужденное состояние, которое царило везде. Бесконечные споры, столкновения, разногласия.