просит прощения? – И всегда следила бы, чтобы у вас все было хорошо.

Ей так нужно, чтобы я ее поняла, что у нее чуть не вылезают из орбит глаза. От этого мне хочется ее ударить.

– У Джек не все хорошо, – говорю я.

– Она идет на поправку…

Сестра приподнимает бровь и задумчиво говорит:

– Лжецов жарят на костре…

– Прекрати, пожалуйста, – говорю ей я, – только не это.

Хотя костер в данный момент выглядит просто идеальным решением. Я бы с превеликим удовольствием поглядела, как корчатся в огне Мия и Фэлкон, как трескается от жара их кожа, как вылезают из орбит глаза, как кукожатся в огне губы, пока от них не останутся лишь безжизненные, пустые ухмылки…

– Роб, – обращается ко мне Мия, возвращая к действительности. Моя рука лежит на рукоятке пистолета – дадашки.

– Мы не опустили руки и пытаемся обратить процесс вспять, – продолжает она, – мы проведем в ДНК идеальный вырез, и…

– Мы уезжаем, – говорю я, протягивая Джек руку, – у меня есть машина.

Только вот куда?

– Я паршивая собака, – говорит Джек. – И уехать из Сандайла не могу, вдруг кого покусаю? Фэлкон объяснил мне это в тот день, когда я совершила побег. – В ее голосе звучат мечтательные нотки. – А знаешь, Роб, я рада, что ты совершенно не помнишь того, что было в начале. Что они с нами делали. Что ты сделала с ними. Времена тогда были суровые, а ты не самый выносливый человек.

– Она не поедет, Роб. Не может. Из-за ребенка, – грустно произносит Мия.

– Что ты хочешь этим сказать?

Но в голову приходит мысль, и на меня наваливается страх.

– Иногда генные модификации касаются только одного поколения, – продолжает Мия. – Изменения другого рода… могут передаваться по наследству. Это называется корректировкой зародышевой линии, и с точки зрения этики иногда… впрочем, дело не в этом. Важно другое – ей придется остаться.

– Ты серьезно? – говорю я, поднимая пистолет. – Я сейчас прикончу эту псину, чтобы больше не мучилась, потом сяду в машину и заберу с собой Джек.

Сестра отнимает у меня оружие.

– Какая же ты дура, эту собаку убивать нельзя. Ну сама подумай. Почему, по-твоему, Мия так хочет, чтобы она забеременела? Нам надо посмотреть, переймут ли щенки плохие гены.

В моей голове проносится ужас, изгоняя все до последней мысли.

– Все это мы делали только из любви к вам.

В голосе Фэлкона чувствуется искренность. Он и сам верит в свои слова. Во взгляде светится теплота, и нет даже намека на чувство вины. Я будто впервые вижу его.

– А скажи-ка, – говорю я, – ты хранишь данные исследований за все эти годы. Результаты анализов? Томограммы? Образцы крови?

Он ничего не говорит.

– Так я и думала, – продолжаю я. – Ты просто не мог удержаться. Но здесь либо одно, либо другое. Либо вы любите нас, либо мы для вас подопытные кролики. А чтобы одно и другое вместе – так не бывает.

Я делаю глубокий вдох. Я не буду плакать, только не сейчас, только не перед ними.

– Дайте-ка я угадаю. Вы ничего такого не собирались, но потом подвернулись мы, так нуждавшиеся в помощи и аккурат в том лечении, которое вы могли предложить. Невероятная удача. Пожалуй, вы не в состоянии признаться в этом даже самим себе. Но вы разыскивали нас так же, как разыскивали бродячих собак.

– Неправда, – говорит Мия. Я вижу, что она дрожит с головы до ног, как молодой побег на ветру. – Ты не можешь так думать, Роб.

Я наблюдаю за тем, как ее трясет. Лоб покрылся испариной, щеки впали, губы побелели и по цвету чуть ли не слились с зубами. Неужели мы дождались момента, когда Мия наконец сломается. Эта мысль вызывает в моей душе лишь проблеск холодного интереса и не более того.

– Я сделала все, чтобы ты отсюда уехала… – печально произносит Джек. – Но как только мне это удалось, ты вернулась за мной.

Она упорно глядит в пол и трясет головой с таким видом, будто все вышло из-под ее контроля.

Я могла бы схватить ее за руку, оттащить к машине, посадить и увезти в ночь. У меня это даже могло бы получиться. Но меня не отпускает мысль о ее черных глазах, об ухмылке и ее чудовищном голосе. Смогу ли я позаботиться о Джек, помочь ей родить, а потом приглядывать и за ней самой, и за ребенком? По всему телу расползается горечь поражения. У меня безвольно опускаются плечи.

– Ладно, – говорю я. – Ваша взяла.

Какой у нее родится ребенок?

Я достаю из ящичка зеленый телефончик и ухожу в пустыню, спотыкаясь в сумерках. За горами отливает заревом закатное солнце. Несмотря на мои опасения, что за это время разрядилась батарея, экранчик весело зажигается, как настоящий друг. Я набираю номер.

– Роб, куда ты, на хрен, пропала?

От злости Эйжа визжит едким, пропитанным кислотой голосом.

– И куда, черт бы тебя побрал, подевала мою машину? Тебя два месяца не было.

– Прости меня, пожалуйста, Эйжа, – отвечаю я и, не в состоянии себя сдержать, уродливо всхлипываю. Рыдания рвутся из груди мучительными спазмами.

– Верни мне ее, на хер! Немедленно.

– Я не могу отсюда уехать, тут все пошло наперекосяк. Мне страшно.

Она протяжно вздыхает.

– Роб, я нашла у тебя в ящичке тест на беременность.

– Боже мой, Эйжа… – говорю я, прочищая горло от набившейся в него едкой желчи. – Все правильно, у меня и правда будет ребенок.

– Ни хрена себе. Ты в норме?

– Честно говоря, не очень.

– Тебя… Тебя что, похитили?

– Нет.

Я даже не понимаю, с чего начать, чтобы описать положение дел.

– А ты, типа, не в секте? Твоя семья, она такая… эксцентричная, что ли… у меня всегда были на их счет подозрения…

Мой палец нажимает кнопку отбоя. Не надо было этого делать. Ни к чему хорошему это не приведет. Теперь я отчетливо понимаю, что мне никто не может помочь. Сандайл меня уже не отпустит. Теперь это представляется мне неизбежным, будто давным-давно предопределенным судьбой. Я попыталась зажить собственной жизнью в большом мире, однако это оказалось слишком тяжело. Стая меня не примет.

Но где-то глубоко внутри во мне вновь сияет тот самый огонек. Сказав Эйже о своей беременности, я на мгновение вернула Колли к жизни.

Джек сидит на полу в нашей комнате. У нее посерело лицо, она выглядит совсем больной.

– Бедная старушка Роб… – произносит она. – Бедную старушку Роб опять держали во мраке неведения. И не открыли бедной старушке Роб ни одного секретика…

– Видок у тебя паршивый, – говорю я.

– Только