– Да какая разница, кто как смотрится! Я ж тебя отлично знаю. Ты в десятом первый взрослый разряд по велику получил, а я второй по альпинизму, и директриса в актовом зале все десятые и девятые собрала в большую перемену, нас с тобой на сцену вытащила и по грамоте вручила. Типа – за отстаивание чести школы. Помнишь?

Ну, ни фига до сего момента Легат не помнил: ни зала, ни грамот, ни даже директрисиного светлого облика. Как-то стерлись из памяти школьные годы чудесные. Не было для Легата именно в школе чего-то нештатного, с ходу запоминающегося, рутина была, особенно – в последние пару лет перед выпуском.

Но вопрос задан – надо отвечать.

– Конечно, помню, – подтвердил Легат, пожимая правой правую, а левой приобнимая Пахаря и похлопывая ладонью по спине. – Ты еще речь двинул.

От фонаря сказал. Но – попал.

– Точно! – засмеялся Пахарь. – А ты отказался. Спасибо, мол, говорить не можешь, слезы душат.

Неужели так и заявил? И директорша хамство стерпела? Ладно, поверим, потому что забыли. Вряд ли Пахарь сочиняет…

Тут папаша счел нужным вмешаться:

– Все. Точка. Закрыли тему. Вспоминать будете в свободное время. Ты как всегда не пьешь? – этот вопрос адресовался сыну.

– Как всегда я – за рулем.

Не слабо жили сильные мира! Легат в свои семнадцать о машине и не мечтал. Где он и где она… А этот: «я за рулем». Мажор…

Где-то глубоко внутри шевелилась забытая классовая ненависть. Ничего серьезного. Просто – к слову и месту.

– Спортсмен… – протянул Мужик.

Вроде осудил, а гордость в голосе чувствовалась.

– Неудивительно, – ответил Легат. – Я в его годы вообще ничего крепче чая не пил. Спорт…

– Пошли к столу? – спросил или предложил Пахарь. – Я хочу поздороваться.

– Потом поздороваешься. – Отец обнял его за плечи и повел к открытой беседке в углу сада. – Они там серьезную беседу завели. Мешать не хочется.

– А кто у него? – полюбопытствовал Пахарь.

Некая ревность в голосе прозвучала. Или почудилось Легату?

– Коллега из будущего, – просто объяснил Мужик. – Погуляем пока.

Гуляли. Вспоминали совместную юность Легата и Пахаря, которую Легат не сохранил. Но вспоминал легко, чего ж не подыграть хорошему человеку Пахарю и еще лучшему – Мужику. Вряд ли он их еще раз увидит…

И с Очкариком придется попрощаться, время странствий по тоннелю подходит к финалу. Для Легата, по крайней мере. Хотя расставаться жаль. Более того, он невесть почему и Очкарика жалел, всерьез считая заложником ситуации, хотя сам вынужден был понимать, что никакой Очкарик не заложник, а создатель, творец, строитель необходимых ему ситуаций. И все, что он делает, он делает не по интуиции, не даже по необходимости (хотя и по ней тоже!), а потому что считает делаемое единственно правильным и возможным из ряда вариантов, которые – не более чем варианты, которые – для любителей. А он, Очкарик, – профессионал.

Тут они с Премьером схожи.

Это чертово понимание сильно корректировало тот светлый образ «заложника обстоятельств», который сочинил и вынянчил Легат. Но вся штука состояла как раз в том, что Очкарик был естественным и достоверным в обоих вариантах своего образа. И в том не беда его крылась, как думают и пишут в своих мемуарах многие его современники и отчасти соратники, а рвалась наружу реальная и осознанная сила. И глупо было этой силе искать оправдания типа: таковы были обстоятельства, таков был строй, такова была партия и прочее того же розлива… Сила – да, была! Но любая сила – ни в сказках, ни в былинах, ни в истории, ни в реалиях – по определению не могла быть одновекторной. Надавил здесь, где положено надавить, получил отдачу там, где совсем не хотел применять силу. Своего рода эффект Ильи Муромца со товарищи: махну рукой – станет улица, махну другой – переулочек…

Хотя Очкарик мало походил на былинного героя.

Он – заложник обстоятельств, которым и рад бы сопротивляться, но жизнь иному учила. А именно следовать за ними. И не противостоять. Хотя бы в основном…

А что тогда считать побочным?..

Побочным можно считать его характер, допускающий немотивированную симпатию к кому-то или к чему-то, желание помочь – если оно не вредит делу вообще или образу сильного лидера, который, знал Легат, беречь сложно и тягомотно. Ну и так далее… Любовь к семье, к друзьям – пока они имеют право быть друзьями, даже просто к хорошим людям, временно попавшимся на жизненном пути. Например, к Легату.

Вот все побочное и нравится Легату. А все остальное его не касается, потому что он – пришелец, калика перехожий, калиф на час, ему не жить с Очкариком, не терпеть от него гонений и не искать его ласки. Он уже разок и легально пожил в этом времени, не терпел и не искал. Точка.

А хорошее отношение – так оно вот к этому человеку, который сидит за столом, щурится, оттого что солнце попадает ему в глаз, радуется короткой передышке, которая выдалась нынешним утром, а то, что она короткая, Легат не сомневался. Вот позавтракают, поболтают о неважном и оттого приятном, и отбудет каждый в норку…

Вольно гуляючи с Мужиком и Пахарем по совершенно дикому саду, они ненароком вывалились из-за кустов к веранде. И тормознули. Поскольку, очевидно, попали к финалу. В смысле – беседа Очкарика и Премьера явно завершалась. И завершалась она, как почуял Легат, напряженно. Что-то исчезло из нее. Что именно? Скорее всего радушность. Зато явно возникла жесткость, что, полагал Легат, никакую беседу не портило, а вовсе наоборот – разогревало. До поры, вестимо.

– Ваша свобода, о который вы так печетесь, Полковник, ничем не отличается от любой другой – она ограниченна, как и любая свобода – от времени мифов до времени… – поискал слово, засмеялся, закончил: – Да тоже до времени мифов, пусть и других. Мы вечно живем с мифами и творим их вечно. И по сути они ничем не отличаются. Помните у классика: «Свобода – это возможносмть сказать, что дважды два – четыре».

– Там есть продолжение, – вмешался Премьер, чуть улыбаясь, как только он, Премьер, и умел, – «Если дозволено это, все остальное отсюда и следует».

– И что? – удивился Очкарик. – То, что отсюда следует, то нами и сочинено. Каждым – по собственной мерке. Термин «свобода»… – Очкарик произнес слово «термин» с ударением на последнем слоге, – есть всего лишь возможность человека осуществить свою личную возможность… не знаю, что там у вас… возможность заниматься бизнесом, как у наших друзей-соперников за океаном, или возможность творить неподцензурно, или вообще ничего не делать, а получать пособие от государства… Получая лелеемую возможность, сей сапиенс ощущает себя полностью свободным. А сие – чушь. Потому что он не свободен от себя самого. А государство… Да оно во всех формациях – пресс…

– Личная возможность, говорите… – повторил Премьер Полковник. – Вы правы, да. Понятие свободы безразмерно, а посему оно всегда ограничено. Государством ли с его законами, Богом ли с его… – поискал слово, – да тоже законами, Человеком ли с его не шибко богатой фантазией. Так, может, это и славно, что оно ограниченно? Иначе – всемирный дурдом…