Этот риторический маневр мог оказаться политически удобным. Угнетенных, по-видимому, было немало в кругу Иисуса; их наверняка грело сознание будущего возвышения. Призыв Иисуса мог также обеспечить ему новых последователей не из числа угнетенных. Всякий раз, когда он прибегает к метафоре с верблюдом и игольным ушком, он пытается убедить состоятельных людей распродать имущество и примкнуть к остальным.

Разумеется, мы не можем утверждать, что Иисус был на стороне угнетенных. Эта тема редко всплывает и у Марка, и даже в источнике Q, в Нагорной проповеди, она звучит двусмысленно: у Луки – «блаженны нищие», а у Матфея – «блаженны нищие духом»49.

Тем не менее эта весть имеет скорее всего политический смысл: подстрекатели часто находят поддержку у низших классов. По крайней мере, это не противоречит множеству фрагментов древнейшего евангелия. И напротив, идея вселенской любви явно противоречит отрывкам из Марка и не относится к категории политически выгодных. Так каким же образом идея вошла в христианскую традицию?

Для ответа на этот вопрос нам необходимо обратиться не только к «историческому Иисусу». Нам надо познать не холмы Галилеи, где проповедовал Иисус, и даже не улицы Иерусалима, где его служение достигло насильственной кульминации. Познать надо крупные города повсюду в Римской империи, по которым движение сторонников Иисуса распространилось в последующие десятилетия. Именно там Иисус, знакомый ныне христианам, обрел форму после того, как умер истинный Иисус. Так Иисус Христос, распятый Мессия, которому вообще не полагалось умирать, родился вновь.

Дефицит любви (с. 280) Павел как топ-менеджер (с. 282) Любовь, пересекающая границы (с. 284) • Бизнес-модель Павла (с. 286) • Полеты бизнес-классом (с. 288) • Льготы и компенсации (с. 290) • Империя как источник возможностей (с. 292) • Насколько универсален универсализм? (с. 294) • Братьев – да, но врагов?., (с. 297) • Развитие Бога (продолжение) (с. 300)

Если любовь, как предполагается в предыдущей главе, действительно не была важной темой подлинных высказываний Иисуса, кто отвел ей видное место в христианстве? Многие, но главную роль, вероятно, сыграл апостол Павел.

В современном мире представления Павла о любви известны прежде всего по знаменитому библейскому отрывку, который часто зачитывают на свадьбах: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится…»1. Однако этот отрывок из Первого послания к Коринфянам – лишь малая частица трудов Павла, посвященных данному предмету. Если Иисус произносит слово «любовь» всего несколько раз во всем Евангелии от Марка, Павел в одном Послании к Римлянам употребляет его более десяти раз. В одних случаях он говорит о любви Бога к человеку, в других – о потребности человека любить Бога, и примерно в половине случаев – о потребности людей любить друг друга, как он выражается, о «братолюбии»2. Павел действительно является автором выразительного распространения братолюбия в Новом Завете, – распространения, не признающего этнических, классовых и даже (несмотря на сам термин) гендерных границ. В предыдущей главе я цитировал его Послание к Галатам: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе»3.

Апостол Павел не входил в число двенадцати апостолов Иисуса4. Наоборот: сторонников Иисуса после казни на кресте он, по-видимому, преследовал. Согласно Деяниям апостолов, он «терзал церковь, входя в дом, и, влача мужчин и женщин, отдавал в темницу»5. Но собираясь так же расправиться с сирийскими почитателями Иисуса, по пути в Дамаск он претерпел обращение в веру. Его ослепил свет, он услышал голос Иисуса. Взгляды Павла изменились. Он уверовал, что Иисус умер во искупление грехов человечества.

Остаток своей жизни Павел посвятил распространению этой вести, причем проявил редкую добросовестность. Некоторые библеисты считают, что в успехе религиозного движения, со временем названного христианством, Павел сыграл такую же значительную роль, как и сам Иисус. И в большей степени, чем Иисус, Павел нес ответственность за внедрение в эту религию идеи межнациональной братской любви.

Почему именно Павел стал уполномоченным Бога, любовь которого не знает этнических границ? Потому, что он от природы был любящим и терпимым, человеком, без труда способным вызывать у каждого чувство причастности? Едва ли. Даже в его переписке, которая, вероятно, отражает отфильтрованный вариант внутреннего мира Павла, мы видим, как он заявляет, что последователей Иисуса, не согласных с ним по вопросам Благой вести, следует предать «анафеме», то есть именем Бога обречь на вечные муки6. Исследователь Джон Гейджер описывал Павла как «склочного проповедника-организатора, яростно нападавшего на других апостолов движения Иисуса и ненавидимого ими»7.

Нет, истоки учения Павла о межнациональной любви кроются отнюдь не в его доброте и способности любить, хотя, насколько нам известно, за свою жизнь он обрел ее немало. Это учение не проистекает естественным образом из его глубокой веры в Иисуса. Благую весть Павла можно разделить на четыре части: Иисус – долгожданный Мессия, Христос; Мессия умер, в некотором роде расплатившись за грехи человечества; люди, которые верят в это, признают, что Христос ради них совершил акт искупления, обретут вечную жизнь; однако чем быстрее они продемонстрируют эту веру, тем лучше, ибо судный день уже близок.

Возможно, в этой вести и подразумевается любящий Бог, однако она ничего не говорит напрямую о значимости любви людей друг к другу, а тем более о том, как важно распространять эту любовь, невзирая на межнациональные границы. Так откуда же взялось учение, которое теперь считают проповедью «христианской любови»? Оно возникает из взаимодействия амбиций, которые движут Павлом, с социальным окружением. В итоге эту честь следует приписать не только Павлу, но и Римской империи.

Столетие после казни на кресте стало для Римской империи периодом упадка. Из деревень и мелких городов люди потоком хлынули в большие города, сталкивались с чуждыми культурами и народами, зачастую справлялись с этим приливом без помощи родичей. Знаток античности Э.Р.Доддс писал о «лишенных корней обитателях больших городов» империи: «Урбанизированный член племени, земледелец, пришедший в город в поисках работы, демобилизованный солдат, рантье, разоренный инфляцией, и отпущенный на волю раб»8.

Происходящее чем-то напоминало события рубежа XX века в США, когда индустриализация повлекла американцев в шумные города, прочь от разветвленных семейных кланов. В то время, как отмечал социолог Роберт Патнам, неприкаянные горожане прибивались к перспективным социальным организациям – таким, как «Клуб лосей» или Ротари-клуб. Можно предположить, что и в древней Римской империи сложились сопоставимые условия, способствующие росту подобных организаций. И действительно, римские города увидели рост добровольных обьединений9. Одни представляли собой профессиональные гильдии, другие скорее походили на клубы, третьи – на религиозные культы (в древнем понимании, как группы людей, объединенных поклонением одному и более богам, а не в современном, как сборища эксцентричных маргиналов). Но какой бы ни была форма этих организаций, они зачастую становились тем, что один исследователь назвал «фиктивными семьями» для людей, настоящие семьи которых остались в какой-нибудь далекой деревушке или провинциальном городке10.