А идея «реванша» над Россией в данном плане оказывалась очень плодотворной. Луи Наполеон начал провоцировать конфликт. 28 мая 1850 г. его посол в Турции генерал Опик потребовал передать святые места в Иерусалиме и Вифлееме не православным, а католикам – под покровительством Франции. Россия выступила против. Традиционно в храмах Гроба Господня, Рождества Христова и других святых местах дозволялось молиться всем конфессиям, но владели ими православные, греческое духовенство. Но характерно, что тот же генерал Опик уже составил первые планы войны против русских!

Его сменил новый посол Лавалетт, вокруг султана завязался его спор с царским послом Титовым. Луи Наполеон и сам прислал письма Абдул-Меджиду, откровенно враждебные к Православной Церкви. Французы выкапывали какие-то старые соглашения, обосновывали свои требования завоеванием Иерусалима крестоносцами, а турок пугали «опасными» претензиями России. 5 июля 1851 г. османское правительство согласилось с запросами Луи Наполеона. Но Россия тут же предъявила Кючук-Кайнарджийский мирный договор, зафиксировавший права Православной Церкви в Святой Земле. А нарушение мирного договора – это было серьезно. Султан пошел на попятную.

По всей Европе заговорили о противостоянии России и Франции. Но обвиняли… русских. Опять голосили, что они ищут повода захватить Турцию. А Луи Наполеон сколачивал собственный политический капитал на вызовах России и «наполеоновской» ностальгии французов. В армии и государственном аппарате он убирал республиканцев, расставлял на ключевые посты своих людей. 2 декабря 1851 г. он произвел переворот. Правительственные учреждения вдруг заняли войска. Законодательное собрание было распущено, большинство депутатов арестовали. Радикалов, пробовавших поднять протесты, раздавили жестко. Луи Бонапарт назначил плебисцит – просил народ для спасения страны дать ему полную власть. 14 января 1852 г. была принята новая конституция, уже фактически давшую ему эту власть.

Для подкрепления переговоров в Турции он «стукнул кулаком». Прямо к Константинополю грозно подошел 80–пушечный корабль «Шарлемань». Это было нарушением конвенции о проливах, запрещавшей в мирное время военным судам входить в Босфор и Дарданеллы. Но… протестов со стороны Англии не последовало. Как и со стороны Австрии, Пруссии. А французскому президенту такая решительность подняла популярность среди избирателей. Он силился показать себя «настоящим Наполеоном», эксплуатировал темы былого могущества, подогревал воинственные настроения. 22 ноября 1852 г. плебисцит большинством голосов утвердил восстановление империи. Президент стал императором Наполеоном III (вторым посчитали малолетнего сына Наполеона I, номинально правившего 14 дней).

Стоит отметить, что Николай Павлович воспринял переворот очень одобрительно. Считал, что диктатура наконец-то наведет во Франции порядок. Однако признать Луи Наполеона легитимным монархом он никак не мог! Венский конгресс после Наполеоновских войн постановил исключить династию Банапартов из французского престолонаследия. Отрекаясь от этого, государь морально предавал бы брата Александра I, победы русского оружия. Государь обратился к Австрии и Пруссии. Вместо принятого по протоколу обращения между монархами «дорогой брат» настаивал на обращении к Наполеону «дорогой друг». Как к некоронованному лицу. Фридрих Вильгельм и Франц Иосиф пообещали так и сделать. Царь отправил французскому властителю поздравление с восшествием на престол, именуя его «дорогой друг». И вдруг стало известно, что прусский и австрийский монархи солгали. Поздравили «дорогого брата».

С непризнанием легитимности Россию оставили в одиночестве! Встретившись на параде с прусским и австрийским послами, царь высказался прямо: «Меня обманули и от меня дезертировали». В западных источниках как раз обращение «мой друг» принято выставлять причиной войны. Дескать, Николай I не захотел переступить через свою гордость и оскорбил Наполеона III. Хотя это, простите, полнейшая чепуха. Ссору с Россией Луи Бонапарт начал провоцировать гораздо раньше. И на самом деле он не был таким уж ранимым. На ругань британской прессы обижаться почему-то не спешил. А вот для взвинчивания французов, и без того накрученных против русских за Польшу и Венгрию, казус с поздравлением очень пригодился. Оскорбили их императора! За которого они только что отдали голоса!

Между прочим, и в конфликте России с Турцией обычно выпячивается единственный повод, «ключи от Гроба Господня». По западным понятиям – вообще «мелочь», формальность. С выводом, что царь выискивал искусственный предлог для войны. Но для Николая Павловича права Православной Церкви были отнюдь не мелочью и не формальностью. А из массы трудов и исследований оказалась удалена еще одна весомая причина. Бойня в Черногории. В составе Османской империи она обладала автономией. Но традиционно там правил митрополит, носил титул владыка. Хотя его пост был наследственным, с 1697 г. принадлежал роду Петровичей-Негошей. Очередной наследник Черногории постригался в монахи. А в России его рукополагали в епископы, возводили в сан архиепископа и митрополита. Таким образом, Черногория находилась под духовным и политическим покровительством нашей страны.

В 1851 г. умер владыка Петр II Петрович, назначив наследником своего молодого племянника Данило. Но тот решил изменить архаичную традицию, постригаться не хотел. Он поехал в Петербург, и Николай I согласился с его доводами. Ведь по православным канонам монашество – дело сугубо добровольное. Почему молодой 25–летний человек должен принимать постриг и духовный сан? Заручившись поддержкой царя и Синода, Данило Петрович вернулся на родину и 1 марта 1852 г. был провозглашен светским князем Черногории, сохраняя вассальное подчинение султану. Россия признала его власть и княжеское достоинство. А Османская империя… не признала. Придралась, что старый порядок нарушен, и решила просто захватить Черногорию. Осенью 1852 г. направила на нее войска и ополчение албанцев.

Разве это не было открытым вызовом России? Данило Петрович мобилизовал всех боеспособных мужчин – у него набралось всего 9 тыс. воинов. Вдобавок он поднял сербов в соседней Герцеговине и провозгласил Черногорию независимой. В горах турок остановили, не позволили захватить черногорскую столицу, городок Цетинье. Но они разослали по селениям карателей, началась жуткая резня мирного населения – женщин, детей, стариков. И вот на таком фоне в декабре 1852 г. султан объявил об окончательном решении, передал Франции символические ключи от храмов Гроба Господня в Иерусалиме и Рождества Христова в Вифлееме.

Но бойню в Черногории странным образом «вычистили» из истории и никак не увязывают с обострением русско-турецких отношений. Разве может быть такое случайным? Ведь иначе очень проблематично было бы выставить Россию «агрессором», стремящимся уничтожить Османскую империю и захватить Константинополь. Самому Николаю I такие обвинения казались даже смешными. Он говорил: «Я уже два раза мог овладеть Константинополем и Турцией… Какие выгоды от завоевания Турции произошли бы для нашей матушки-то России, то есть для губерний Ярославский, Московской, Владмирской и прочих? Мне и Польши достаточно!» [116].

Хотя война была уже предрешена. Не в России. А наша страна уже находилась в международной изоляции. Во многом – благодаря политике Нессельроде, так боявшегося раздражать англичан, но странным образом оставлявшего без внимания их происки против нашей страны. Причем Нессельроде об этом знал! 2 января 1853 г. в частном письме к послу в Лондоне Бруннову он разбирал, что Россия будет воевать «против всего мира» и без союзников, потому что Пруссии данный вопрос безразличен, Австрия будет нейтральной или «благожелательной к Порте», а Англия выступит на стороне Франции. Канцлер знал, а царь – нет! И Нессельроде почему-то не проявил «амурской» настойчивости, чтобы открыть ему глаза.