Обернувшись, доктор увидал шерифа, стоявшего в дверях в окружении двух солдат.

– Мы пытались помочь вашему отцу выпутаться из весьма затруднительного положения, – произнес Бартоломью.

– Вы пытались вмешаться в дело, не имеющее к вам никакого отношения, и весьма преуспели в этом, – ледяным тоном изрек шериф – Мой отец не нуждается в вашей помощи. Прошу вас, немедленно оставьте наш дом.

– Может, вы предоставите своему отцу право решать, разговаривать с нами или нет? – насмешливо осведомился Майкл. – Или он у вас в полном подчинении?

– Убирайтесь! – взревел Талейт-старший. – Я не звал вас к себе и не намерен терпеть ваши оскорбительные намеки. Уходите немедленно, или солдаты вышвырнут вас вон.

Он сделал широкий жест в сторону двери. От недавней его растерянности не осталось и следа. Бартоломью с досадой понял, что подходящий момент упущен. Талейт-старший, скорее всего, выложил бы им все, не подоспей шериф ему на подмогу. Несомненно, отец заставил их так долго томиться в ожидании, потому что посылал в замок за сыном. Значит, старик чувствовал, что ему необходима защита. Может статься, Талейт-старший вступил в общину Пришествия по тем же причинам, что и де Белем, а ныне осознал: все пути назад отрезаны.

Шериф, прислонившись к дверному косяку, переводил гневный взгляд с Бартоломью на Майкла.

– Вы не слышали, что сказал мой отец? – сквозь зубы процедил он. – Убирайтесь, или вам придется иметь дело с моими людьми.

– А собственными руками вы, значит, не в состоянии вышвырнуть из дома незваных гостей? – усмехнулся Майкл. – Ну, и семейка, прости господи. Отец беспрекословно слушается сына, а сын, едва доходит до рукопашной, прячется за спины солдат. Идем, Мэтт. Настоящим мужчинам нечего делать здесь.

Про себя Бартоломью не мог не восхититься самообладанием Майкла. Однако он весьма сомневался, уместны ли в подобных обстоятельствах столь язвительные выпады. Следуя за Майклом, он с содроганием ожидал, что вот-вот меж его лопаток вонзится острие кинжала. Шериф Талейт вышел на крыльцо вслед за ними.

– Если вы не перестанете вмешиваться в мои дела или осмелитесь еще раз потревожить мою семью, вам обоим не миновать тюрьмы, – во весь голос провозгласил он. – Можете мне поверить – в подземельях замка не очень уютно. И ни канцлер, ни епископ не сумеют вызволить вас оттуда. Тем, кто обвинен в государственной измене, не приходится рассчитывать на заступничество.

Произнеся эту тираду, шериф громко хлопнул дверью и в сопровождении солдат направился в сторону замка.

– Что этот пустомеля нес про государственную измену? – пробормотал Майкл, одновременно до крайности разъяренный и испуганный. – На каком основании он предъявит нам такое обвинение? Наше дознание не имеет к государственной измене ни малейшего отношения!

– Ну, служители закона поднаторели в измышлении ложных обвинений, – пожал плечами Бартоломью. – Для этого они идут на все – оговор, лжесвидетельство, подлог. Им хорошо известно, как заставить человека возвести на себя напраслину.

Бартоломью взял Майкла за рукав и потянул прочь от дома Талейта-старшего.

– Так что, брат, тебе следует держать язык за зубами. Мы с тобой окончательно вывели шерифа из терпения. И одного неверного шага будет достаточно, чтобы он привел в исполнение свою угрозу.

– Меня повесят за государственную измену, а тебя сожгут за ересь, – мрачно усмехнулся Майкл. – Ничего не скажешь, канцлер поручил дознание достойным ученым мужам.

Бартоломью расстался с другом и торопливо зашагал по Милн-стрит. Он направлялся в Гонвилл-холл, куда магистр медицины отец Филиус пригласил на диспут двух докторов из Парижа – Боно и Матье.

– О, рад приветствовать вас, доктор Бартоломью, – с поклоном изрек Боно, когда Бартоломью в сопровождении привратника вошел в зал собраний. – В Париже я не раз встречался с вашим учителем Ибн-Ибрагимом.

Известие это ничуть не удивило Бартоломью. Париж не так уж велик, и человек столь выдающейся учености, как его наставник, не мог не стяжать в этом городе широкой известности.

– Как он поживает? – осведомился Бартоломью, радуясь возможности узнать что-нибудь о своем учителе.

– Неплохо, – пожал плечами Боно. – Хотя, должен признать, более чем странные убеждения Ибн-Ибрагима ставят под угрозу его благополучие. Во время последнего чумного поветрия он заявил, что заразу переносят животные! Трудно представить себе более нелепый вымысел, не правда ли?

– Животные? – недоверчиво переспросил отец Филиус. – И на каком же основании он утверждал подобное?

– По словам Ибн-Ибрагима, некие исследования, якобы им проведенные, доказали, что ветер не имеет отношения к распространению заразы. И тогда он решил возложить всю вину на животных.

Бартоломью задумчиво сдвинул брови. Теория Ибн-Ибрагима казалась ему вполне вероятной. Однако же сам он страшными зимними месяцами 1348 и 1349 года и близко не подходил к животным, но тем не менее переболел чумой. Как бы он хотел обсудить эту проблему с самим учителем! Несомненно, мудрый старый араб дал бы ответы на многие вопросы, занимавшие его ученика.

– Этот человек – еретик, – непререкаемым тоном заявил доселе молчавший Матье. – На вашем месте, доктор Бартоломью, я не стал бы предавать огласке, что он является вашим наставником. Вам известно, что в последнее время Ибн-Ибрагим все чаще прибегает к хирургии?

Бартоломью счел за благо промолчать. Он сам нередко использовал хирургические приемы и на опыте убедился в их действенности. Вполуха он прислушивался к голосам своих коллег, с пылом утверждавших, что докторам негоже пачкать руки кровью и хирургию надо оставить в удел цирюльникам. По мере того как их аргументы становились все более многословными, крепло охватившее Бартоломью беспокойство. Доктор не сомневался, что вскоре и его, подобно Ибн-Ибрагиму, назовут еретиком. И тогда ему придется держать ответ за собственные взгляды и убеждения.

Постепенно от хирургии дискуссия перешла к вопросам распространения заразы. Бартоломью заявил, что доктор, не дающий себе труда вымыть руки до и после осмотра больного, сам может служить источником заразы. И вновь не встретил понимания. В ответ на его слова Боно недоверчиво покачал головой, а Матье откровенно рассмеялся. Отец Филиус промолчал. Они с Бартоломью говорили об этом много раз, но так и не сумели ничего доказать друг другу.

К тому времени, как за окном начали сгущаться сумерки и колокол Гонвилл-холла оповестил о времени вечерней трапезы, Бартоломью окончательно убедился в тщетности своих попыток найти общий язык с коллегами. Отклонив приглашение на ужин, он вернулся в Майкл-хауз. У ворот привратник сообщил доктору, что его срочно требуют в замок. Бартоломью устало побрел по пыльной улице, гадая, какая надобность заставила Талейта вызвать его в замок незадолго до комендантского часа. После тяжелого дня у доктора отнюдь не было желания встречаться с грубым и враждебно настроенным шерифом.

Стоило ему подняться на холм, как навстречу ему устремился ожидавший у ворот сержант.