et leva del mio petto questo foco

che fa che sempre grida e mi lamenti.

И наконец, в последних строках:

A ritornar’ di gratia trova scusa

Oh Dolce anima mia dove sei chiusa

Вернись, умоляю, на то священное место,

где было начало этой муки,

и избавь мою грудь от того огня,

из‐за которого я вечно кричу и стенаю.

. . . . . . . . . . . . . .

Умоляю, найди предлог вернуться,

о моя сладчайшая душа, [оттуда], где ты ныне взаперти.

То, что Инноченция без труда сохранила в памяти столь цветистые изъяснения, является еще одним свидетельством в пользу ее начитанности и ума, в свое время и привлекших к ней Веспасиано.

Литература Возрождения полна примеров, когда дело начинается со стихов и обольщений, а заканчивается грубым сексом. Бен Джонсон в откровенно пародийном «Вольпоне» разворачивает традиционный порядок шиворот-навыворот. Его бестолковый злодей-итальянец, не преуспев с красивыми речами, восклицает: «Нет, взять тебя, а рассуждать уж после! Отдайся иль заставлю!»796 В трогательной новелле Маттео Банделло о крестьянской девушке Джулии, утопившейся после изнасилования, ее обидчик изображен сладкоречивым обольстителем. Таков же любовник и в рассказе об Амадуре и Флориде, одном из многих у Маргариты Наваррской, где дело практически доходит до изнасилования: герой, притворяясь смертельно больным, не моргнув и глазом переходит от нежностей к насилию797. Здесь ирония также очевидна. Непоследовательность Веспасиано по отношению к девушке весьма сходна с литературными образцами, также демонстрирующими резкие переходы от учтивости к агрессии. Однако он и нарушает стереотип, поскольку поэтические излияния у него странным образом и предшествуют применению насилия, и следуют за ним. Были ли нежные чувства причиной этой запоздалой поэтичности или же возникшие препятствия, классический топос в поэзии о могучей любви, стали стимулом для развития риторики преданности, терзаний и томления?

Каковы бы ни были страсть и поэтические чувства, по какой-то причине – из‐за переезда ли девушки, ее смущения, ее обиды, гнева ее отчима или из‐за того, что более выгодное предложение по приданому так и не поступило, – муза любовника умолкла, а его пыл утих; пропало и желание жениться. Стало известно, что Веспасиано утратил к этой партии всякий интерес798. Дезертирство мальчишки требовало от Джованни-Баттисты жесткой реакции.

Вот так и вышло, что во вторую неделю марта Веспасиано оказался в тюрьме. Вменялось ему не изнасилование, а stuprum, то есть лишение девственности. Целью истца, как обычно, была выдача пострадавшей замуж или получение существенного возмещения, которое можно было бы обратить в щедрое приданое для нее799. Все свидетели в суде понимали цену ставки и играли по принятым правилам.

Франческа в своих взаимоотношениях с правосудием обращалась с истиной так же легко и непринужденно, как и ранее в общении с Джованни-Баттистой, Инноченцией, Луиссо и Лукрецией. Для нее не составляло труда нарушить клятву. Эта констатация нужна не для того, чтобы осудить ее здесь, но чтобы вписать ее в социальный контекст, в котором выигрыш от чести и честности был мал и обходился в столь высокую цену, которую с лихвой перекрывала выгода от предательства. Согласно давнему стереотипу, бытовавшему в устной традиции и в искусстве, женщинам-служанкам приписывалось плутовство в делах любви, выливавшееся в хитрые махинации в союзе с кем-либо из господ. В новеллах Банделло, как и на картине Джулио Романо, не говоря уже о множестве других произведений на тему любви, изображена «медзана» (mezzana), простолюдинка-сводница, ради заработка или удовольствия облегчавшая людям пути к запретному сексу800. Составим список Франческиных обманов и уловок. Предавая Джованни-Баттисту, она подстроила дефлорацию его падчерицы. Та же Франческа сделала копию его ключа и держала его дом открытым в неурочное время для посетителей-мужчин. Более того, она обучала его падчерицу запретному колдовству, а потом и подбивала ее врать на рождественской исповеди, на которую он ее отправил. Что до Инноченции, то ее Франческа кормила большой и малой ложью, надуманными обещаниями и просто дурацкими выдумками (вспомнить хотя бы блох!) и злоупотребляла ее доверием, впуская Веспасиано против ее воли и подглядывая, какова была простыня. Вместе с ним же она подучала ее лукавить на святой исповеди. Сказки для Луиссо и Лукреции о «болях» Инноченции и уловка с подкупом сливами были вполне в ее духе. Снова и снова в ходе этой истории Франческа будет на лету придумывать способы сбить всех с толку. Вся срежиссированная ею кампания обольщения была замысловатой смесью интриг и причуд.

Поведение Франчески на процессе было столь же бойким, изобретательным и беспринципным. После вызова в суд она долго тянула кота за хвост, сказываясь больной. Представ, наконец, перед судьями 23 марта (через десять дней после Инноченции) и будучи заключена в тюрьму Тор-ди-Нона, она стала выпрашивать снисхождение. Она-де пришла по своей воле: «Я пришла сюда сама, если я правильно помню, в субботу вечером. Я никоим образом не была арестована, а пришла дать показания, потому что получила предписание»801. Она попыталась вызвать сочувствие к себе, говоря одновременно о своей болезни и о своем христианском намерении поступать благочестиво накануне Пасхи:

Поелику я хотела исповедаться и причаститься, как все христиане делают на эту Пасху, и снять груз с души, я пришла сюда самостоятельно, чтобы рассказать все, известное мне об этом деле, ибо я, если будет угодно Богу, желаю исповедаться и причаститься802.

Отметим некоторые особенности ее риторики. Как многие римляне, оказавшиеся в слабой позиции перед судом, Франческа путала светских судей с духовными, а исповедь – с дачей показаний. Такая стилистика особенно разительно проявлялась при применении пыток, но могла возникать всякий раз, когда свидетель или ответчик чувствовал шаткость своего положения. Милость судебная и милость божественная имели много общего, вознаграждая тех, кто искал их покаянными мольбами и признаниями. Поэтому своей имитацией благочестия Франческа не только пыталась добиться одобрения своему поведению. Она настроилась на стилистику переговоров, приличествовавшую слабому, имеющему дело с властью, на стороне которой моральная правота803.

Несмотря на все благонамеренные заявления, в суде Франческа, разумеется, начала лгать. Да, секс был, но исключительно по инициативе Веспасиано. Она прибежала на крик и застала молодых людей в постели с поличным; девушка все еще кричала. В возмущении она начала отчитывать их, но они там же стали ее уверять, что ничуть не погрешили против благопристойности благодаря своей