― Я просила вас, чтобы вы дали мне повидаться с моим возлюбленным!

― Дитя! Но ведь я только избавляю вас этим от испытания, которое могло бы оказаться роковым для вашего хрупкого сердца, так как вы не знаете обычаев цивилизованных людей. Прочли ли вы те книги, которые я вам принес: романы Лоти, Фаррера? Эти колониальные страстишки продолжаются лишь до тех пор, пока их поэтизирует окружающая экзотика. А когда герой, переживший их, возвращается в свою родную страну, то привычная и тонкая прелесть европейских женщин сейчас же побеждает его экзотическую страсть. Не говорю уже о том, что человек, о котором вы плачете, считает вас мертвой; но если бы даже он знал, что вы живы, то разве он теперь думал бы о вас, попав в объятия старой возлюбленной?

― Вы истощили все мои слезы! Что можете вы еще сказать мне нового, чтобы вырвать из моей души воспоминание о нем? И все-таки оно по-прежнему живет во мне, и вы лжете, говоря, что воспоминание обо мне угасло в нем!

Я уловил, твой нетерпеливый жест, адский дух, хотя он был и мимолетным! Но я терплю, потому что хочу теперь знать ― за что я тебя убью. Гном ласково продолжает:

― Зачем возвращаетесь вы к этим тяжелым вопросам, раз вы знаете, что они для вас неразрешимы? Предположите, что он умер, да в действительности так оно и есть для вас. Вам остается только принять решение. Заметьте, что я мог бы вас принудить. Но я не хочу этого. Предпринимаемый мною опыт требует для своего успеха не только одной инертной пассивности от субъекта опыта. Я хочу обставить этот опыт наиболее благоприятным образом для его успеха. Я хочу, чтобы вы пошли на него вполне добровольно, чтобы вы сами были сотрудницей в этом опыте, который воскресит через вас исчезнувшее существо, во мраке прошлых веков бывшее звеном между животным и человеком, того питекантропа, существование которого было доказано находкою черепа на Яве.

Я с самым тщательным вниманием выбрал для этого опыта антропоидного представителя. Искусственное оплодотворение, которое я произведу, ― безболезненно, и могло бы только возбудить вашу стыдливость, если это свойственное цивилизованным условное чувство успело уже зародиться в вас. Наши светские дамы охотно идут на другие операции, только противоположного значения. Клянусь вам, что, когда плод будет рожден, ― вы получите свободу.

Я медленно поднимаю руку к уровню потайной дверцы и направляю дуло браунинга сквозь решетки этого окошечка... Нет, так я не хочу! Стоя лицом к лицу с ним хочу я размозжить этот чудовищный череп, чтобы перед зарядом свинца бросить ему в лицо всю свою ненависть. И широким размахом я открываю дверь...

Два крика!.. Крик безумной радости, и крик ярости... а затем ― тяжелые тиски сдавливают мой затылок... непобедимый паралич связывает все мои члены... Глаза! Я забыл про глаза гнома!..

* * *

― Я ведь знала, Жан мой, Жан, я это знала!.. Пусть он теперь уничтожит нас, пусть он убьет нас!.. Теперь это для меня все равно, ведь я умру в твоих объятиях!

Мало-помалу головокружительный вихрь моих мыслей утихает, и я снова начинаю видеть и понимать. Гном, как зверь в клетке, мерит шагами плиты обширного и низкого подвала. Он говорит, и слова его раздаются в моих ушах, но, чтобы понять их, мне надо сперва сделать усилие. Когда наконец я начинаю понимать эти слова, то смысл их ошеломляет меня! В голосе его нет ни ярости, ни ненависти, в нем нет даже и гнева, но только нетерпеливое возмущение:

― Неслыханно... вот слово, которое я искал: неслыханно! Ваше вторжение в мои дела, ваше презрение к пунктам нашего договора ― неслыханны, непонятны! И это началось не сегодня... Разве я вас обделил при разделе сокровища?.. Нет!.. Разве я не хранил все время желательное вам снисхождение и благосклонность, делая вид, что не замечаю первого же нарушения вами наших условий? Договор гласит точно:

«Господину Кодру ― все результаты, приобретения, или открытия научного рода».

Научного рода! Это сказано ясно. Вы не можете противопоставить этому даже добавочный пункт, внесенный по желанию господина Гартога:

«В том случае, если один и тот же предмет одновременно будет иметь ценность и научную, и денежную...».

Откуда же заключаете вы, что интересующий нас предмет имеет денежную ценность? А если имеет, то отчего же не ждете вы соответственного решения судебного трибунала, который и определит причитающуюся вам за этот предмет часть суммы?.. Я всецело готов подчиниться такому решению. Но на что это похоже, спрашиваю я вас, ― вмешиваться с револьвером в руке и с проклятиями на языке в мои научные изыскания? Точно паровоз, вламывающийся в Институт научных изысканий!

Он поднимает, случайно наступив на него, револьвер, который от одного его взгляда выпал из моей руки.

― Заряжен! ― продолжает он с возрастающим раздражением. ― Он был заряжен, честное мое слово! Но, милейший мой, ведь он мог выстрелить! Разве вы не читали в газетах о частых несчастных случаях, иногда со смертельным исходом, которые бывают следствием подобного рода штук?.. А если бы вы меня убили? Славное дело, нечего сказать!.. Знаете ли, я не хочу вас обижать, но вы решительно действуете на мои нервы!

― Господня Кодр... я хотел убить вас, это правда... у меня только одно извинение: я ее люблю. Она для меня ― единственная радость в мире. Возьмите всю мою долю сокровища и отдайте мне Эдидею.

На этот раз гном решительно вышел из терпения.

― Нет! ― щелкнул он сухими своими пальцами. ― Этот человек никогда не поймет! На что же мне тюки ваших банковых билетов, раз мне нечего делать и с моими? Какую помощь могут они принести науке? Какой свет могут пролить они на тот специальный вопрос, который теперь занимает меня?..

― Я люблю ее, доктор!

― Ах, как скучно объяснять глухому! Какое отношение имеет ко всему этому ваша любовь? Разве вы антропоид? Даже не антропоид! В таком случае спрашиваю вас: какое же содействие можете вы оказать мне в моем опыте?.. Послушайте, молодой человек: я со всевозможным снисхождением относился ко всем вашим слабостям; щадя ваши вздорные предрассудки, я позаботился, чтобы молодая особа в усыпленном состоянии была взята тайно от вас и во время вашего отсутствия; я подвергался при этом опасности от разоренного жреца; я позаботился и о том, чтобы товарищи ваши также не знали об этом похищении, и тем избавил их от нескромного разглашения тайны; чтобы иметь возможность сделать это, я должен был щедро оплатить капитана парусника и, с риском испортить этот драгоценный образчик, должен был погружать и выгружать его в ящике. В точение всего переезда я должен был запереться в собственной каюте, чтобы непрестанно наблюдать за пленницей; я был настолько внимателен к вам, почти отечески внимателен ― потому что, по существу, вы мне были симпатичны, несмотря на вашу чрезмерную чувствительность, а может быть, и благодаря ей, ― настолько внимателен, что придумал настоящую театральную сцену, которая позволила бы вам поверить в ее смерть и тем самым давала вам возможность постепенно обратить печаль в забвение. Вы согласитесь, что все это стоило мне времени, забот и денег, и все это с одной только целью ― не раздражать ваши нежные нервы, в то время как я был в своем праве. И вот как вы благодарите меня за это?..