Большие концентрические волны заливают меня своими кругами, и у меня кружится голова.

― Их вечно юные имена остаются в людской памяти как неизгладимый символ. Быть может, ты была Виргинией, когда я был Полем, Джульеттой, когда я был Ромео, Суламифью, когда я был Соломоном; быть может, наши соединенные души вдохновляли творцов, создававших и рождавших скромную Денизу, кокетливую Манон, чистую Маргариту из Фауста, Лакмэ, Атала, Жоселену; быть может, цикл нашей любви закончится воскрешением Филимона и Бавкиды; а быть может, и проще того, мы будем с тобою голубкою и голубем или только четой ночных бабочек, двумя миндалинками в одной скорлупе, двумя венчиками в одной чашечке цветка, быть может, двумя дыханиями цветов, ароматы которых будут смешиваться, соединяться...

Как бешеный циклон вращается вокруг меня ночь; в глазах моих прыгают пятна: лиловые луночки или вращающиеся солнца, кошмары от слабости, видения от истощения.

Тихо и нежно поцеловал я пышные лепестки ее ресниц:

― Я страстно любил тебя, Эдидея!

Слабеющим дыханием своим она прошептала:

― Я люблю тебя, Жан!..

* * *

Из оцепенения меня вывел внезапный грохот. Эдидея слабо затрепетала в моих объятиях... Я собираю свои слабеющие силы и слушаю.

Звон цепей, которые кто-то сотрясает, отдается в моей голове, как невыносимый звон колокола... из далекого мрака доносится тихое хрипение...

Проклятье!.. Во второй раз грохот потрясает своды среди тишины, и громовое эхо молотками отдается в моих ушах. Выстрелы из револьвера!

В чем новая опасность? Какой новый ужас задумал этот сумасшедший?.. Где мой фонарик?.. Проклятье! Батарейка вся истощилась!..

― Эдидея, твои глаза видят во мраке; посмотри: что ты видишь?

Она делает слабое усилие приподняться и снова падает на мои руки.

― Глаза мои не видят больше ничего, любимый мой. Это смерть?

Смерть, но не без боя, не рассчитывай на это, Кодр. Я встаю. Ах, не измените мне, не покидайте меня мои силы! Отчего земля колеблется под моими ногами? Отчего кружатся эти жернова?.. Я не хочу... я не хочу... я не хочу упасть; слышите ли вы меня?

Слабые руки мои, ищите, нащупывайте, хватайтесь, цепляйтесь среда мрака, и если человеческое горло попадет в ваши пальцы... Душите, жмите, давите то, что вы, схватите, я приказываю вам это!..

Пустота... молчание... ничего!.. Ах, это головокружение!..

На этот раз ― все кончено, я сейчас упаду... Стена?.. стена, чтобы поддержать меня?.. Я не хочу упасть... Наконец стена!.. Нет, это дверь!

Но эта дверь для нас ― та же стена! Это стена Тантала, стена, которая открывается... которая открывалась! Поддержи же меня, я падаю, бесчеловечная дверь, проклятая, тюремная дверь, дверь, закрывшаяся за нашей жизнью... Я ничего не вижу больше, даже внутри самого себя... я падаю... ты отказываешь в опоре моим рукам, опирающимся на тебя?.. ты уступаешь?.. ты отступаешь?.. ты убегаешь?.. Безумие! Дверь открылась!..

* * *

― Тихонько, моя маленькая! Пей понемногу, моя любимая. Когда так слаб, то вино опьяняет. Ты съешь потом, но не очень много. Нас не убила радость; не надо, чтобы нас убила пища. Да, мы сейчас поднимемся, успокойся. Ты снова увидишь твое солнце! А пока посмотри на свет этой лампы: как он прекрасен! Могла ли ты подумать, что света скромной лампы может хватить, чтобы осветить такое огромное счастье? Да, мы будем жить; да, мы будем счастливы, мы будем мы. Теперь немного этого печенья... но потихоньку, потихоньку... Ну, вот видишь: ты давишься! Извольте слушаться меня, сударыня! Ты смеешься, бессердечная?.. Ты плачешь, малютка? Слишком много радости, слишком много, много, много, много! Я задыхаюсь! Твои бесценные глаза снова ожили, твои губы снова окрашены, твои щеки снова становятся розовыми... Природа, Судьба, Случай, Провидение, мой Бог, твой Бог, наш Бог, Вещи, Все... кто бы вы там ни были, что вы там ни были бы, будь вы даже мифы... Спасибо вам!

От моей слабости меня тогда пробудил холод каменных плит. Дверь была не заперта, и когда я прислонился к ней ― открылась под моею тяжестью. Свет, или даже не свет: мрак менее черный виднелся за углом коридора. Я дотащился до этого угла. Проходя перед клеткой, я услышал едва заметное и слабеющее дыхание умирающей гориллы.

Слабый источник света исходил из открытой двери в противоположном конце подвала и, точно луч надежды, освещал ступени каменной лестницы. Я поднялся по ней.

Наверху царила полная тишина. Только зловещий вой собаки по покойнику время от времени доносился снаружи, из-за стен.

На кухонном столе остатки еды и припасы ― вот и все. Я выпил вина... на случай?.. Потом, задыхаясь, я проскользнул в следующую дверь... Дверь в комнату была открыта.

Был день. Красное зимнее солнце косыми лучами освещало стены и расцвечивало стекла стрельчатых окон теми же рубинами, сапфирами, изумрудами и аметистами, как в памятное утро прошлой зимы.

Стены были покрыты черепами и костями, расположенными в порядке, точно зловещие шпалеры катакомб. Золотые таблицы, идолы и оружие были собраны в одних витринах, минералы и ископаемые ― в других.

В очаге догорали раскаленные угли громадных поленьев, беспорядочная груда сожженных бумаг, среди почерневших и скоробившихся листков которых еще пробегали легкие струйки пламени.

На столе лежала на виду исписанная страница; рядом с нею стоял флакончик, почти полный какой-то розовой жидкостью; флакончик был откупорен; в воздухе пахло сожженной бумагой с легким оттенком горького миндаля.

А за столом, за листом бумаги и флаконом сидел в своем кресле, положив руки на ручки его, с откинутой головой, открытыми глазами, со страшной судорогой, искривившей черты лица, сидел неподвижный и суровый... старый Кодр. Когда я тронул его за плечо, он склонился на бок. Он был мертв.

А вот что прочел я на этом листе бумаги:

«Я, Эварист Кадр, на шестьдесят седьмом году своей жизни и первом году рожденного во мне разума, здоровый телом и выздоравливающий духом, объявляю, что добровольно причинил себе смерть.

Я посвятил свою жизнь науке. Она была моею страстью и целью моей жизни. Я ничем ей не пожертвовал, потому что в действительной жизни ничего не знал, кроме нее.

Но сегодня я узнал, чем была, чем могла быть любовь; я это слышал и понял; и это было ослепительным ударом. Мне шестьдесят семь лет, а я только сегодня узнал, сколько радости и безмерного могущества заключает в себе любовь, на какие вершины может поднять она два существа. А мне ― шестьдесят семь лет!.. Поэтому я убью себя. В смерти моей никого не винить.

Я задумал чудовищное дело: поработить любовь деспотизму науки. Я чуть не осквернил любовь и не соединил ее с животным. Я убил невиновное животное. Я убью во мне мою виновную мысль.