– Сами подумайте, кем в ту пору был Тэмуджин, а кем Тохто Беки, – брызгая слюнями, доказывала одна косоглазая баба, прибежав к соседям по морозу. – Этот был нищий, по лесам скрывался, а тот целым племенем владел. Куда, думаете, умная женщина пойдет? Она же не дура…

– Да уж, жить в курене у нойона – не то что в лесу с беглым разбойником… – задумчиво кивая, соглашалась соседка.

В другой юрте собравшиеся поболтать женщины обсуждали новость, перебивая друг друга:

– Хонгиратские женщины всем известны, уж они-то умеют завлекать мужчин.

– И вправду, это всему племени известно, – охотно соглашались одни.

– А кто видел это, кто говорит-то? – сомневались другие.

– Джамуха-нойон расследовал это дело.

– Служанки слышали, как он рассказывал об этом на пиру с джелаирскими нойонами.

– Нет, с элджигинскими.

– Какая разница, пусть хоть с восточными духами.

– А что же он прямо не расскажет обо всем Тэмуджину?

– Видно, не хочет вмешиваться в чужую жизнь…

Слух стремительно расходился, как зажженная по весне сухая трава, переносясь из айла в айл, перекидываясь в другие курени.

Ближние подданные Тэмуджина, издавна жившие в главном курене и знавшие его с детства, сочувствовали ему, сокрушались за него.

– Другого такого во всей степи не найти: храбрый, умный, честный, и за что ему такое несчастье? – недоумевали они. – Только что отбился от одной беды, начал жить, а тут другая напасть…

– Беда не выбирает, хороший человек или плохой, бьет всех без разбору, – вздыхали другие.

– Да чаще в хороших людей она и метит. Вы посмотрите, кто как живет: что ни вор или такой, что куска мяса в голодный день не выпросишь, те и живут счастливо, горя не знают, а добрые люди – они больше всех страдают.

– Оэлун-хатун всегда поможет в трудную пору, и раньше, при муже, такая же была, а разве мало она горя пережила?..

– Да уж, восточные духи не дремлют, им бы только услышать, где можно напакостить.

– И ведь не утаишь теперь, раз слухи пошли…

– Молодому тяжело такое пережить.

– И что за люди, что за радость всюду болтать об этом? Мало ли чего в жизни не бывает. Молчали бы лучше…

– Эх, люди что собаки, тем дай облаять кого попало, а этим – посплетничать о ком-нибудь. Да и ведь не кто-нибудь, а сам Джамуха-нойон выяснил это дело, значит, не зря болтают, что-то там было.

Иных заботило то, как Тэмуджин поступит, когда ему откроется тайна.

– Наверно, отправит ее к отцу, раз понесла от чужих, да еще от таких врагов.

– Другой казнит такую суку и правильно сделает.

– И Дэй-Сэсэн ничего не сможет сказать.

Известные сплетницы бегали из айла в айл как угорелые, несмотря на мороз, чихая и кашляя, разносили молву, взахлеб шептали в уши людям, и скоро слух дошел до самого Тэмуджина.

В один из дней к Бэлгутэю пришел его ровесник Дэгэй, десятник в его подростковом отряде, отозвал за молочную юрту и тихо сказал:

– По куреню идут нехорошие разговоры.

– О чем?

– О Бортэ-хатун.

– Что о ней говорят? – краснея, уже догадываясь, спросил Бэлгутэй.

– О том, как она на самом деле жила в плену.

– И как она там жила?

Тот замялся, не зная, какие выбрать слова для рассказа, но Бэлгутэй поторопил:

– Говори прямо, где, от кого, что слышал – слово в слово.

– Я был у моего дяди, он живет на южной стороне, – переводя дыхание, дрожа голосом, заговорил тот. – Просил меня помочь его жене управиться со шкурами, подавить кожемялку, а сам уехал на охрану овец. Ну, я и пошел, а там у нее соседок собралось человек семь или восемь. Сидят, болтают о чем попало. Ну и одна, жена косого Босхола, сама косая, рассказывает, как будто Бортэ-хатун в плену без ума полюбила главного меркитского вождя, и тот ее тоже. Мол, целыми днями они не выходили из юрты, а ходила она при нем голая. Тот, мол, баловал ее, спала она на собольих шкурах, ела из серебряной посуды, никакой работы не знала, а прислуживали ей десять рабынь, как ханше… А еще, мол, известно все это со слов Джамухи-нойона, будто он доподлинно разузнал и теперь всем рассказывает.

Отпустив нукера, Бэлгутэй позвал из юрты Хасара, рассказал ему об услышанном. Вдвоем они дождались Тэмуджина, когда тот в сумерках вернулся из поездки на южную сторону, где осматривал дозоры по границе.

Встретили его у коновязи. Тот, покрытый инеем, сгорбившись в седле, подъехал молча. Медленно сойдя с коня, обернулся к нукерам и, с трудом разжимая посиневшие от холода губы, хрипло сказал:

– Идите в свои юрты, грейтесь. Попозже расседлаете коней и отпустите.

– Брат! – окликнул его Хасар. – Надо поговорить.

Тэмуджин пристально оглядел их из-под заиндевевших ресниц, спросил с тревогой в голосе:

– Что случилось?

– Зайдем сюда, брат. – Хасар указал на пустую юрту, недавно поставленную для встреч с приезжими.

Вошли, пригибаясь под низким пологом. Бэлгутэй заранее здесь протопил, и было тепло. Тэмуджин, унимая дрожь в теле, передернул плечами, сказал:

– Расстегните мне пуговицы, руки онемели.

Скинув доху и оказавшись в длинном, до колен, полушубке, он нетерпеливо оглядел братьев.

– Ну, что у вас, говорите быстрее. Что-нибудь дома?

– Присядем, брат, мы тебе все расскажем, – сказал Хасар.

Тэмуджин, набираясь терпения, прошел на хоймор, сел, протянув руки к огню. Хасар посмотрел на Бэлгутэя:

– Рассказывай!

Тот, снова покраснев, часто уводя взгляд в сторону, пересказал слово в слово, что услышал от своего нукера.

Тэмуджин, внимательно выслушав его, долго молчал, застыв тяжелым взглядом. Он чувствовал, как вновь в нем поднимается тоскливая, нудная боль, которая, казалось, уже начала было забываться. Вспомнилось, что Бортэ в первое время после встречи с ним в меркитском курене была сама на себя не похожа, вспомнился страх в ее глазах вместо радости встречи.

«Полюбила меркита так, что потеряла ум и ходила при нем голая? И это Бортэ? Может ли такое быть? – с трудом удерживая на душе спокойствие, спрашивал он себя. – Или позарилась на богатство, на то, что рабыни прислуживали ей, ела из серебра – после нищей жизни со мной в лесу? Может быть, посчитала, что я уже не поднимусь на ноги после меркитского разгрома, пропаду беспомощный? Или побоялась, что сама пропадет в рабынях и решила выбрать лучшее для себя?..»

Он сидел сгорбившись, тупо глядя в огонь, и не находил ответа. Братья терпеливо ждали, изредка косясь на него, зная, какое страдание наносит ему упоминание о плене жены.